Машина замедлила ход, большинство туристов встали с мест и направились к выходу. И в это время Слава услышал за собой голос Аси Сергеевны:
— А музей? Мы успеем?
Тётя Сима резко повернулась, и Слава с ней. Знаете, ему стало так стыдно, так стыдно, и даже потом, спустя много лет, когда он это вспоминал, ему было стыдно, и даже не верилось, что Ася Сергеевна так сказала. Но так же оно и было. А когда Слава с тётей Симой повернулись и посмотрели на Асю Сергеевну, она стала ещё краснее, чем была, нагнула голову, спрятав глаза, и быстро так затараторила:
— Конечно, остановимся. Конечно же, цветы. Обязательно. А как же?
Как будто, кроме неё одной, ещё кто-нибудь предлагал не останавливаться…
Солдат-освободитель
Что сказать о Трептов-парке? Это не кладбище, а роща наших берёз и других русских деревьев. Они шелестят листьями, как бы разговаривая вполголоса, как говорят люди, когда вблизи кто-то спит.
На ступеньках памятника советскому воину, который держит на руках девчушку, а ногами попирает разбитую мечом свастику, Слава увидел наших ребят в красных пионерских галстуках и рядом с ними немецких ребят — пионеров. Может быть, они были из какой-нибудь одной берлинской школы, а может быть, тут случайно встретились две школьные экскурсии. Этого Слава не знал.
Он подошёл к ступенькам памятника и услышал, как девочка, чуть постарше той, бронзовой, что держал на руках солдат-освободитель, читала стихи. Это стихотворение Слава не заучил, но запомнил, как, должно быть, запомнил навсегда всё, что было в тот день в Трептов-парке. Если встретите Славу через год, два, десять лет, попросите его, и он прочитает вам наизусть всё стихотворение от первой до последней строки…
Девочка стояла у букета, который туристы положили к подножию памятника. Ровным голосом, смотря прямо перед собой, она читала:
Когда она кончила читать стихи, Славе послышалось за спиной эхо: «…не может».
Слава обернулся. За ним стоял человек с длинной бородой. Брюки были заправлены в огромные сапоги, и всё у него было большое — руки, плечи, голова.
— Да, — повторил он как-то задумчиво, ни к кому не обращаясь, — он с поста сойти не может.
Встреча
Вот это была встреча! В Трептов-парке Слава стоял рядом с Федотовым, а тот разговорился с тем бородатым дядькой, который повторил последнюю строчку стихотворения.
— Сын, — сказал бородач и показал на бронзового солдата. — Очень он на моего сына похож. Игорем звали. Тут, под Берлином, погиб. А где похоронен, поди ж ты, неизвестно. Наши быстро продвигались, и могилы всё общие, братские — одним словом, могилы.
Бородач помолчал. Яков Павлович, тётя Сима и Слава тоже молчали, не решались произнести хотя бы слово.
— Вот и хожу сюда, — продолжал бородатый дядька. — Каждый раз, как бываю в Берлине, так сюда прихожу. Вроде бы на могилу сына…
А потом он — подумать только, ведь бородач этот не слышал спор Федотова с тётей Симой! — сказал:
— В этом бронзовом солдате, что стоит там на посту, все наши сыновья, а в девочке той все миллионы людей, которых он, советский солдат, спас от фашизма. Так я говорю?
— Так, — сказал Яков Павлович. — Точно. А вы часто бываете в Берлине?
— В Берлине? — Он переспросил, хотя не расслышать вопроса не мог. А потом помолчал.
Молчали Федотов, тётя Сима и Слава. Слава почувствовал, что надо молчать, что с человеком этим что-то происходит — такое происходит, когда надо молчать.
— Да, — повторил бородач, — в Берлине. — И потом, обращаясь к Федотову, ответил вопросом на вопрос — А вы были здесь весной сорок пятого?
— Был.
— У рейхстага?
— И у рейхстага.
— А я у рейхстага не был, — сказал бородач. — Не довелось. Чувствовал, что где-то здесь мой сын. Спрашивал. Искал. Помогали мне. Только трудно было… Что говорить: прошлое это. Решил потом, что не всем же, кто воевал, быть под Берлином и в Берлине. А потом оказалось: точно, где-то мы рядом были и не свиделись.