А медвежонок? Выполнил ли своё обещание привезти медвежонка Егор Исаевич?
Хотел выполнить, но Слава помешал. Дидусенко пришёл в первый раз к Славе как бы на разведку. Ну что, правда, сразу притаскивать медвежонка? А вдруг мать Славы запротестует? Хотя Егор Исаевич знал, что Слава — один мужчина в доме. Но пятый и даже шестой класс — это ещё не хозяин.
Однако дело оказалось не в Славиной маме. Дидусенко только позвонил у двери, как раздался заливистый лай Шустрика и громкий мальчишеский голос: «Полундра!» Это бежал со всех ног открывать дверь приятель Славы — Глебка. Он так стремительно мчался к двери, что споткнулся о Шустрика, сам чуть было не упал на собаку, чуть не ушиб. Но всё обошлось. Шустрик, хотя ему и досталось слегка от Глебкиной ноги, только разок взвизгнул от боли, но тут же завизжал от радости. Да, он любил, когда приходили гости, и непонятно, как разгадывал, с добром ли появлялся человек или со злобой — сосед с претензией, что мальчики шумят, дворник ли с выговором за то, что снова на балконе беспорядок. Таких крикунов Шустрик всегда прогонял лаем. Он любил и желал одного: чтобы в доме была дружба и согласие. Когда Слава и Глебка играючи носились по комнатам, пёс всегда бегал за ними. А не любил Шустрик, чтобы Слава, уходя, оставлял его дома одного. Завидев, что Слава куда-то собирается, Шустрик затаскивал его ботинки под кровать и к тому же рычал: «Не подпущу к ботинкам». Когда же Слава приходил домой огорчённый и расстроенный (мало ли какие неприятности могут быть в школе), Шустрик особенно нежно к нему ласкался, визжал, прыгал, тёрся о Славины ботинки. Он повизгивал и, казалось, говорил всё самое тёплое и дружественное, не умолкая и не успокаиваясь до тех пор, пока Слава не успокаивался. Он даже понимал Славу, когда тот ему говорил: «Ну хорошо, Шустрик, всё хорошо. Не скули. Я ничем не расстроен…»
Дверь открылась, и Шустрик тявкнул на Дидусенко, а потом замолчал и даже чуть-чуть помахал хвостиком.
Умные собаки всегда ведь чувствуют хорошего человека и тянутся к нему.
— Твой? — спросил Славу Дидусенко, нагнувшись и поглаживая пса. — Хорош… Сейчас мы с тобой побеседуем. Дай войти, друг.
— Мой, — сказал Слава. — Знаете, он настоящий друг. Он так встретил меня, так встретил… Шустренька, ну иди. Вот так. Видите, сразу признал. Он, знаете, не даёт нам с Глебкой даже в шутку драться — такой лай поднимает, просто жуть. И вообще Шустрик такой, такой…
— Понимаю, — сказал Егор Исаевич, — такая собака хозяина в обиду не даст.
— Не даст, — как эхо, повторил Слава. Он ещё хотел рассказать Егору Исаевичу, как Шустрик охраняет его от хулиганистых мальчишек. Когда Слава выходит в переулок с Шустриком, ни один из этих огольцов близко не подойдёт: боятся. Но Слава не стал рассказывать о Шустрике, посчитав, что это будет хвастовством, и, кроме того, Дидусенко — гость, и нечего ему навязывать рассказы о своей собаке.
Пёс стоял между Егором Исаевичем и Славой, хвост Шустрика вертелся с быстротой наивысшей радости. Но этого было мало. Пёс, приседая, взвизгивал и всем своим поведением, казалось, говорил: «Я счастлив. Я очень счастлив».
А Слава при этом вспомнил берлинскую улицу, большого медведя и других диких животных, которые любили и слушались Дидусенко.
В воображении Славы возник гигантский слон, а тут был маленький Шустрик.
И странным показалось, что все — и большие, и маленькие — любят и слушаются этого бородача. А Егор Исаевич как бы ответил Славе на его невысказанный вопрос.
— Да, — сказал Дидусенко. — Этот пёсик — верный друг навсегда. Что маленький, что большой — всё одно.
Он уже понял, Егор Исаевич, что Славе, кроме Шустрика, не надо никакого животного — ни дикого, ни домашнего. Верная любовь — всегда одна.
