— Немецкий? — недоумённо пожал плечами Илья, — э-э…Пошёл ка я переговорю с ним. Уже такое было как-то раз, — он многозначительно зыркнул на меня, намекая, с чем именно «такое» было связано, — я его тогда водкой отпаивал. А, сейчас даже не знаю.
— Водой отлей, — угрюмо бросила Галька, — психопат, припадочный. Меня утром ненормальной называл, а сам чудит, без баяна.
Илья ушёл, а спустя несколько минут, я махнул рукой и отправился за ним, к сараю. Следом потянулись и остальные, обсуждая выходку товарища. В целом все оказались солидарны, упирая на тяжёлый день и жару, которые вполне могли спровоцировать подобную вспышку.
Тем временем, светило успело спрятаться не только за высокой оградой, но и за невидимым горизонтом. Небо окрасилось в тёмно-фиолетовый оттенок и прозрело тысячами золотистых глаз, испуганно подмигивающими нам с высоты. Облачка, прежде безупречно белые, напитались алым цветом заходящего солнца и теперь, подобно уставшим языкам пламени, медленно растворялись во тьме, освобождая небосвод.
Бочка, упомянутая вдовой, оказалась огромным деревянным коробом с массивной крышкой, которую мы, с Пашей, едва сумели поднять и положить в траву. Тёмная вода, словно живое зеркало, отразила очи неба, превратив их подмигивание в дикий танец сверкающих точек. Посреди этого золотистого безумия меланхолично скучал деревянный ковшик с длинной резной рукоятью.
Девчонки немедленно затеяли водное сражение, обрушив на нас, с Пашкой, целый водопад холодной чистой влаги. Товарищ, сразу же трусливо ретировался в сарай, из глубин которого доносился нервный голос Вити, изредка прерываемый спокойными репликами Ильи. Я попытался оказать достойное сопротивление, но меня тотчас назвали бесчувственным тупым животным и погнали прочь, дабы я не мог помешать нежным кошечкам наводить марафет.
В каждой шутке имеется доля шутки и я мгновенно сообразил, насколько сейчас эта доля невелика. Посему, больше не споря, пошёл внутрь сарая, перехватив пару откровенных взглядов. И если первый меня нисколько не удивил, то второй — поставил в тупик. Чего-то в женщинах я не понимаю. Может быть, ничего не понимаю.
Строение оказалось двухэтажным, если это можно так назвать. Нижний ярус, почти полностью заполняло свежее сено, издающее резковатый, но всё же приятный аромат, от которого я почему-то ощутил возбуждение. Или запах тут не при чём?
Голоса парней доносились из дальнего угла, там, где огромная куча скошенной травы сходила на нет. Желания кого-то успокаивать или вести задушевные беседы я не ощущал, поэтому полез по скрипящим ступеням ненадёжной лестницы наверх.
Сено было и здесь, но гораздо меньше, причём именно это местечко кто-то использовал для ночлега. На душистой подстилке лежал смятый кусок грязной тряпки, и я брезгливо отшвырнул его прочь. Ого! А здесь имелись окна. В скате крыши чернели четыре квадратных отверстия, освобождённые от крышек, сложенных у стены.
Красота! Я повалился в покалывающую, сквозь одежду, пушистую массу и уставился на мерцающие огоньки звёзд, пытаясь отыскать знакомые созвездия. Естественно, не нашёл: мне и медведей то удавалось найти, если кто-то показывал. Вот такой я хреновый астроном.
Только сейчас стал слышен оглушительный хор многочисленных насекомых, словно обезумевших с наступлением темноты. Темноты? Странно, но я продолжал видеть достаточно чётко, словно рядом присутствовал источник рассеянного света. Видимо, особенность местных ночей.
Сквозь гвалт насекомых донеслись осторожные шаги и тихое потрескивание ступеней. Кто-то медленно поднимался наверх и ощущая знакомый аромат, я мог точно сказать — кто. Потом, этот кто опустился рядом и осторожно укусил за ухо. Холодные пальчики едва ощутимо скользнули по груди, легко справившись с пуговицами рубашки и пощекотали живот. Желание было почти нестерпимым и я, прижав нахальную конечность, повернул голову, касаясь губами упругой кожи щеки. Оля тихо засмеялась и отодвинулась.
— Нет, мой лев, — прошептала она, — сначала я хочу романтики. Посмотри, как сказочно красиво вокруг. Сама обстановка требует, так что давай, вдохнови меня.
Во мне бурлило, словно адское варево в колдовском котле и желанное тело было близко, до головокружения, но я хорошо понимал, насколько серьёзно настроена Ольга. Она собиралась получить всё, до последней капли.
До сих пор я не посвящал свои стихи никому, кроме Марины, изливая в них свою безответную любовь и отчаяние. Сейчас, глядя на совсем другую девушку, я ощущал нечто иное и строки, приходящие в голову, не имели ничего общего с прежними сочинениями.