...У всех позвоночных животных дети как дети — похожи на родителей, а у лягушки — головастик. Его жизнь начинается в икринке, которая служит убежищем, столовой и инкубатором. Верхняя темная ее половинка поглощает солнечные лучи и одновременно защищает ещё не вылупившегося головастика от ультрафиолета. Икринка устроена наподобие ваньки-встаньки: если ее перевернуть темным экранчиком вниз, он вскоре снова окажется на прежнем месте, ибо самая тяжелая часть—желток — расположена внизу. И еще одно защитное приспособление: в оболочке икринки содержится ранидон, который убивает микробов лучше, чем карболовая кислота.
Двери маленького домика заперты, и его крошечный постоялец не смог бы выйти, если бы эволюция не снабдила его химической отмычкой: секрет, выделяемый специальными железами головастика, растворяет прочную оболочку яйца, и малыш выходит в большой мир. Малыш растет, набирается сил. Сквозь жабры прорастают передние ноги, сильно вырастает язык, рот становится шире. Наконец, рассасывается хвост, и молоденький лягушонок вступает в жизнь, пройдя всего-навсего тридцать (!) стадий превращения.
У травяной лягушки эти метаморфозы занимают 50—180 дней в зависимости от погоды, у прудовой — 72—214 дней. Иногда головастику приходится зимовать, и только следующим летом он станет полноправной лягушкой.
Не одна погода радует или печалит малышей. Например, они терпеть не могут даже небольшой примеси йода. Если же в воде есть соли кальция, марганца или глюкоза, то, наоборот, развитие пойдет быстрее. Зато обилие жира в корме угнетает рост.
Кстати, у головастиков ни зубов, ни желудка нет. Эти маленькие вегетарианцы потребляют микроскопические водоросли, а в водорослях много щелочей. Желудочное пищеварение с непременным участием соляной кислоты им ни к чему. Куда выгодней кишечное, щелочное. Вот они и обзавелись очень длинным кишечником.
У головастиков много врагов, самые грозные — личинки жуков-плавунцов. Однажды в пруду под Звенигородом подсчитали, что двадцать личинок плавунца за двадцать дней съели 40 000 головастиков. Головастики и сами себе могут быть врагами: рослые особи выделяют в воду вещества, препятствующие развитию хилых собратьев. А заморыши, вместо того чтобы обидеться, сами выбрасывают в воду химические соединения, которые еще более подстегивают рост акселератов. Получается, что часть головастиков добровольно уступает место под солнцем более сильным особям, как бы идет на самоубийство. (Академик С. С. Шварц, описав это явление, полагал, что метаболическая, самопроизвольная регуляция численности вида свойственна всем популяциям, всей живой природе).
Давайте считать, что тот головастик, с которым мы подружились, благополучно превратился в лягушонка. Если его мама была водной лягушкой, он станет «дневным» животным, а если икру отложила наземная лягушка — преимущественно «ночным». Дело тут не в сиянии солнца, а в суточных колебаниях влажности воздуха: после дождя наземные лягушки могут резвиться и в полдень.
Но резвится лягушачий народец лишь возле своего дома — на участке в несколько квадратных метров. Однажды автор монографии «Лягушка» профессор П. В. Терентьев пометил под Ленинградом 230 лягушек. Через неделю половина бесхвостых домоседов была найдена в нескольких шагах от места первой поимки. Другие — чуть дальше. Лишь единицы бродили метрах в ста. Значит, к путешествиям лягушки склонны только в сказке. Кстати, пометить лягушку краской или кольцом просто: если ее опрокинуть на спину и придержать в этом положении, она застынет и лишь через несколько минут сообразит, что мир перевернулся.
Да и вообще лягушки кое-что соображают: после четырех-семи попыток они перестают хватать мохнатых гусениц или дождевых червей, смазанных гвоздичным маслом, хлорной известью или соединенных с электрическими проводами. Урок помнят дней десять. Лабиринт лягушки осваивали хуже, хотя учили их, конечно, без всякого снисхождения. Когда они двигались по неправильному пути, то получали электрический удар. Через сто ударов лягушки, наконец, понимали, чего от них хотят, и прыгали правильно — так сказать, путешествовали из-под палки.
Лягушек надо уважать. Для этого причин более чем достаточно. Хотя бы та, что первым живым звуком, некогда раздавшимся на континентах, было кваканье лягушачьих предков. Рев, рык, писк и мычанье начали сотрясать воздух гораздо позже. Блеять и ржать тоже долгое время было некому. Так что, если заглянуть в даль времен, можно прийти к неожиданному выводу: наша речь — это кропотливо измененное и отшлифованное эволюцией кваканье. Правда, в очень и очень далеком прошлом земноводные скорее всего квакали не так. Но как именно, не знал никто, кроме них самих, — уши тогда были тоже только у земноводных.