Дом пребывает в томной тишине, которую нарушает только приглушенный звук телевизора. Перед экраном, голыми попками на ковре, сидят близнецы. Рядом с кроватью главы клана, на ночном столике, мерзнет под осенним солнцем дама с фотографии. Жером стоит на пороге комнаты Жюли-Мари. Он вдыхает запах бумаги для благовонных курений, которые его сестра жжет на блюдце. «Я знаю, что ты снова был в моей комнате», – говорит она, заметив на полу кусочки расплавленного воска. Еще тут пахнет целлулоидом от лиц и рук тряпичных кукол. Забытые в углу бывшие любимицы сидят в ряд на плетенном из лозы чемодане – плечом к плечу, как солдаты под могильной плитой памятника павшим. По вечерам усталые воины, весь день рывшие ходы под сельской площадью, засыпают крепким сном.
Куклы в хорошем состоянии, хотя волосы поредели – слишком часто их причесывали, а подвижные веки с ресничками, как у свинок, поднимаются над стеклянными, керамическими или пластмассовыми глазами и закрываются, когда куклу укладывают, и в голове у нее раздается щелчок механизма. Жером любит вдыхать сладковатый запах мягких кукольных тел, когда-то одетых в белые платьица: теперь они стали серыми или коричневыми от пятен еды, которую капризули отказывались пробовать.
Ты гадкая девчонка! А ну-ка ешь сейчас же, или отшлепаю!
Наверное, им скучно жить с запылившимися глазами – как котам со старческой катарактой или кроликам с миксоматозом. Раньше Жером любил наблюдать, как Жюли-Мари играет в куклы, рассаживает их вокруг круглого камня, превращенного в стол и покрытого носовым платком-скатертью, или купает своих девочек.
А потом все вокруг закончилось, как отрезало: забытые куклы валялись на полу или в траве, мокли под дождем, их тряпичные тела плесневели. У одной расплавились пластмассовые ручки, лицо другой солнце превратило в уродливую маску. Потом Жюли-Мари спохватилась, подобрала их – из чувства верности или ностальгии – и соорудила маленький алтарь во имя былой славы и в память об общем детстве. Куклы с выцветшими лицами в вязанных бабкой или матерью нарядах выглядят грубыми и уродливыми. Когда-то все женщины в семье вязали, вязали, вязали, словно жизнь зависела от количества шерстяных вещей, вышедших из-под их спиц. Все ходили в свитерах, носках и шапочках ручной вязки, а спицы щелкали, щелкали…
Теперь Жерому придется тянуть рукава, чтобы они росли вместе с ним, если только Катрин не выйдет из добровольного заточения, чтобы еще раз попытаться привести в порядок их жизнь и весь дом. В этом случае она повезет сына на первую же сельскую толкучку, твердо вознамерившись переодеть его с головы до пят в новые, малоподходящие вещи, принадлежавшие другим людям, пахнущие чужой стиркой, чужими шкафами и чужой кожей.
Ты только посмотри! Пять франков! Вот это да! Нравится? Нет? Некрасиво? Как же с тобой тяжело… Ладно, все равно возьмем…
Жером входит и закрывает за собой дверь. Что произошло? Куда исчезла прежняя Жюли-Мари? Почему она больше не позволяет следовать за ней по сельским дорогам и лесным тропам? Он собирал ежевику сестре, а она ждала, сидя под магнолией, чьи цветы, увядая, издают приторно-сладкий запах. Жюли-Мари ела ягоды, и ее пальцы и губы становились черными от сока.
Почему она отталкивает его, не дает обнять себя, ты теперь взрослый, не нужно, нельзя, почему не достает бабочку у него из головы, как случилось однажды, когда он решил послушать гудение маленького бражника, привлеченного одуряющим ароматом бирючины? Он закрыл его в баночке из-под детского питания и поднес к уху, а бражник, отчаянно искавший выход, залез ему в голову.
Он зарычал от боли и начал кататься по земле, биться о стены, пока Жюли-Мари не положила его голову себе на колени и не попыталась достать бабочку щипчиками для бровей. Вытаскивать пришлось по частям: насекомое пятилось и могло попасть под череп, где стало бы летать до скончания времен.
Голова у мальца пустая, мать передала ему безумие по наследству.
Жюли-Мари светила фонариком в ухо и вынимала крылышки, лапки, брюшко, грудь, голову, часть крыла и еще… Тишина вернулась. Девочка принялась гладить брата по волосам, на подушечках ее пальцев осталась пыльца с крылышек, ее джинсы промокли от соплей и слез Жерома…
Может, стоит выслушать других бабочек, впустить их в свою голову, чтобы сестра вернулась хоть ненадолго, и плевать на боль, она возьмет щипчики и все исправит. Но комната пуста, печальна, залита желтым цветом…