Анри колеблется. Он озирается, щупает свой пылающий лоб и трогается в путь через кусты. Зверь на удивление легко и изящно перепрыгивает через выбоину, отделяющую дорогу от нивы, и углубляется в посадки. Анри следует его примеру по параллельной траектории, отстает метров на десять, старается не делать резких движений. Становится на колено, открывает затвор, заряжает ружье, прикрывая его рукой, чтобы приглушить щелчок, пробует прицелиться, но руки дрожат и пот заливает глаза.
Зверь возобновляет движение, и Анри пытается подобраться ближе, заходя сбоку. Оба медленно поднимаются на вершину холма, с которого открывается вид на сказочно спокойную деревню. Анри делает несколько шагов вперед, ищет взглядом свою машину, соседние фермы, главную дорогу и Пюи-Ларок, но видит только дикие пустоши, свободные от присутствия человека, отданные на волю непредсказуемому приливу осеннего света; рядом раскинулись равнины, лесистые или поросшие разнотравьем, без хуторов и деревень. Сторожат их вековые деревья. Анри прикусывает щеку – хочет убедиться, что не грезит наяву, – и на небе появляется металлический вкус крови.
Зверь остановился метрах в двадцати от человека. Анри не уверен, что узнает своего хряка, он похудел и постройнел, тело заросло жесткой щетиной. Он весь в земле, листьях, сухих травинках. Кривые желтые клыки выглядят устрашающе, бок покрыт параллельными белыми шрамами (память о решетке загона). Анри поднимает ружье, прижимает приклад к плечу, берет животное на мушку и вздрагивает: прямо перед ним, на линии огня лежит проклятая земля, где отец свел счеты с жизнью на следующий день после объявления всеобщей мобилизации. Теперь вместо Зверя он видит Марселя: отец пришел сюда, расшнуровал грубые башмаки, которые всегда сам натирал свиным салом, снял их, положил в каждый по шерстяному носку, подставил дуло под подбородок, сунул большой палец ноги в спусковую скобу и выстрелил, снеся себе полчерепа. Это случилось сорок три года назад, жарким вечером.
Сыновья обнаруживают внедорожник, ищут отца, зовут его, кричат в никуда. Собака берет след и с лаем рвется вперед по кукурузному полю. Люди бегут следом. Серж и Жоэль находят Анри в полубессознательном состоянии, он лежит на боку в посадках, рядом валяется ружье. Братья закидывают руки отца себе на плечи и без труда поднимают его. Тот, кто так долго казался им величественным колоссом, почти ничего не весит. Они кладут его на заднее сиденье «нивы», возвращаются на ферму, с помощью Габриэль заносят на второй этаж. Пока Жоэль звонит врачу, Габриэль с Сержем раздевают Анри и ужасаются, увидев на груди и животе кровавые корки, желтые синяки, черные царапины.
– Черт бы меня побрал… – шепчет Серж.
Им удается надеть на старика футболку. Анри смотрит на них из-под полуопущенных век, похожий на обитателя хосписа, съеденного болезнью до костного мозга, подделку под человека.
Час спустя врач покидает комнату патриарха и присоединяется на кухне к родным пациента. Габриэль предлагает ему кофе, он жестом отказывается.
– Немедленно вызывайте пожарных[63]. Его нужно срочно отвезти в больницу.
– Что с ним? – спрашивает Серж.
– У вашего отца рак. Последняя стадия. Лимфома. Вы не знали?
Братья молча переглядываются.
– Он пришел на прием несколько месяцев назад. Пожаловался на лихорадку, опухание лимфатических желез…
– И что ты ему прописал?
– Ничего. Ему сделали анализы, но он отказался лечиться и запретил говорить вам. Что бы там ни было. Поверьте, я настаивал – и не один раз. Предупредил обо всех рисках… Он отверг все: уход, дополнительные обследования, даже осмотр у меня в кабинете… Тебе известен его характер.
– А если он ляжет в больницу немедленно, они найдут лечение? Есть надежда на ремиссию? – спрашивает Жоэль.
Врач качает головой.
– Кажется, вы плохо слушали. Шансов нет. Ни одного. Лечить Анри бессмысленно. Я не понимаю, как он продержался столько времени без медицинской помощи. Единственное, что они попытаются для него сделать, – это снять боль.
Элеонора открывает дверь и выходит на порог, увидев в окно въехавшую во двор машину. Жоэль поддерживает бабушку под локоть, помогает дойти до каталки. Старуха склоняется над сыном. Гладит сухой лапкой его щеку, расправляет бороду. Берет руку Анри узловатыми пальцами с выступившими венами и перекрученными, острыми, как лезвия, сухожилиями. Она не видела Анри несколько недель, возможно месяцев, и едва узнает его. Он тянет мать за руку, хочет, чтобы она коснулась ладонью его груди. Санитары несут больного в машину, осторожно загружают и отправляются в путь, а собравшийся во дворе клан смотрит им вслед. Элеонору качает, она говорит: