Однажды, ясным весенним днем, когда перистые почки магнолий, растущих на пустоши, начинают лопаться и выпускают на волю гладкие белые лепестки, а тело ее матери, разрушенное химиотерапией и операциями, несут на кладбище, Катрин не может сама вылезти из машины. Габриэль и Серж поддерживают ее, почти тащат по маленькому кладбищу следом за похоронной процессией. Она так бледна, что и сама похожа на покойницу, ждущую своей очереди, чтобы лечь в землю. Солнце обжигает Катрин сетчатку, хриплые голоса ворон, сидящих на памятниках, врезаются в мозг. Она не чувствует печали, не соболезнует отцу. Он взглядом ищет одобрения у дочерей: я сел в правильном месте? я хорошо держусь? я произнес нужные слова? я иду куда надо? Катрин хочется спрятаться от него, от света дня и голосов, от руки Сержа и вида черной ямы, от сочувствующих соседей и вороньих воплей. Сразу после отпевания она умоляет Сержа отвезти ее домой. Смерть матери, затворничество отца – они видятся все реже – собственный сдвиг по фазе, перемежающийся ремиссиями, во время которых она находит детей изменившимися, повзрослевшими, отдалившимися, чужими, далее – новый уход в личные потемки… вот что происходит в течение следующих одиннадцати лет до этого влажного и холодного осеннего утра. На рассвете она готовится встретить новый день, ничего не зная об крахе свинарника и той неистовой силе, которая наконец высвободилась из-под спуда и вот-вот обрушится на них. Она молча одевается, переполненная железной уверенностью: ничто больше не держит ее в плену. Ни стены, ни люди. Даже дети, чье присутствие она угадывает за стеной. Дети, для которых она мало что могла сделать.
Она ничего не берет с собой. Покидает комнату, идет по коридору. Дверь спальни патриарха осталась приоткрытой, она видит голый матрас и пеленку, пристегнутую за углы английскими булавками. На ночном столике по-прежнему стоит рамка. Фотография кажется почерневшей, как будто гроза, вызревавшая на заднем плане, постепенно захватила ветви орешника, потом лицо Элизы и наконец весь снимок. Остался только силуэт ребенка за скамейкой, он все бежит и бежит и никак не доберется до границы кадра, но теперь, очень скоро, растает в угрожающей ему тьме. Катрин бесшумно спускается по лестнице, идет к входной двери и видит Сержа: он распластался на диване в гостиной, пропахший табачным дымом, прогорклым потом и перегаром. Она приближается, долго смотрит на мужа, наклоняется, кладет руку ему на лоб. Он стонет, не просыпаясь, умолкает, и Катрин отворачивается. Она открывает входную дверь и покидает ферму. Шагает вдоль темных канав по обочинам дороги, иногда пробегает несколько метров, с каждым шагом разрывая невидимые путы. Когда над Долинами разливается свет дня, с проводов снимаются перелетные птицы и в небе образуются огромные чернильные пятна. Когда Катрин наконец оборачивается, ферма уже не видна. Огромное задремавшее животное, скрытое холмами Долин.
Жоэль работает, как каторжный, один с животными, вдыхая ядовитые миазмы свинарника. Мышцы доведены до изнеможения, тендинит терзает руки. Каждый день один и тот же ритуал. Помимо обычных забот он инспектирует загоны, собирает в ведро зародышей и плаценту, моет из шланга полы и самих свиней, скребет бетон.
Вонь атакует бронхи, сжигает носовые пазухи и гортань. Он до сих пор иногда думает, что сумеет справиться с эпидемией, и тогда Анри и Серж отдадут ему должное. Он докажет, что чего-то стоит, и, возможно, успеет сообщить хорошие новости умирающему в больнице отцу, объяснит, как ему это удалось. Мгновение спустя он изумляется сам себе: зачем так отчаянно пытаться удержать на плаву брошенное всеми хозяйство? Он так страстно желал гибели фермы и распада клана, а теперь… Наверное, это его долг – перед Сержем, перед Катрин. Перед Жеромом, наконец.
Он чистит помещение от навоза, и сливная яма неуклонно наполняется, но сделать работу за двоих не может. В свинарнике каждый день звонит телефон – Жоэль не снимает трубку, не имея ни времени, ни сил отвечать. Дерьмо накапливается по углам, мухи откладывают яйца в смердящие заразные кучи, кусают свиней, внедряются во все отверстия. Миллионы белых личинок ползут по проходам – медленно и неотвратимо, как лава из вулкана.