Жоэль тащится на задний двор, за ним бегут ослепшие животные, они выписывают зигзаги, не понимая, где путь к спасению. Одна из самок натыкается на ограду, и сетка отбрасывает ее в навозную яму. Человек стоит, опустив руки, и смотрит, как густая омерзительная жижа утягивает ее на дно. Жоэль огибает постройки, чтобы попасть на склад, где Анри держит бидоны с горючкой, грузит их в тачку и везет к сенному сараю. Он отвинчивает крышку, выливает половину содержимого, переходит в следующее помещение, поливает перегородки, мертвых поросят, емкости с зерном. Крысы бегут по балкам перекрытий, здоровые животные издают пронзительные крики. Другие – умирающие – лежат на боку и хрипят под бензиновым душем.
Жером просыпается на куче веток и рыжих листьев. Он возвращается из царства мертвых, очнувшись от сна без сновидений. Небытие не торопится отпускать его. День просачивается мальчику под веки, играет с ресницами, слепит глаза яркими красками и движущимися линиями. Величественные печальные тени разворачиваются, скукоживаются и взрываются. Жером не осязает собственного тела, покоящегося на лесном ложе, не замечает тени развалин. Он ничего не помнит ни о прошедших часах, ни о предыдущем существовании; его заполнило ощущение глубокого ошеломляющего покоя. Наконец зыбкий мир начинает проявляться заново, и ребенок возвращается к себе самому. Он смотрит на верхушки деревьев, белое небо дробится и падает сквозь крону. Жером садится, распрямляет спину.
Он узнает свое святилище, остатки стен, поглощенные плющом, плиты, приподнятые корнями, между которыми растут камнеломки и наперстянка, Жером обводит взглядом руины, встает, не без труда восстанавливает равновесие. На бывших хорах находится устроенный им оссуарий: позелененные мхом оленьи рога, высушенные меховые шкурки, растянутые кожи, напоминающие хрупкие шуршащие плоды экзотического дерева, белые черепа грызунов и мелких плотоядных, сероватые скелеты с хрупкой грудной клеткой, кабаньи клыки, разнообразнейшие позвонки, нанизанные на тонкий шнур, хвосты белок, лис и черно-полосатые барсучьи, жабы и ежи, нашедшие смерть под колесами машин.
Мальчик пробирается через колючий ежевичник, нетвердой походкой петляет между деревьями. Натыкается на стволы, вытягивает вперед руки, как слепец, спотыкается на камнях, перебирается через канавы, бредет по сухому руслу ручейков. Оказавшись на опушке леса, он окунается в свет и продолжает свой путь по самой середине дороги. Этакий маленький пьянчужка в лохмотьях, исцарапанный шипами, грязный, с блуждающим взглядом. Он движется, как животное, дергается, издает хриплые нечленораздельные звуки.
Жером минует кладбище: из-за ограды пахнет тленом и разогревшимся мрамором. Лежащие под землей мертвецы ностальгируют по солнцу, которое каждый вечер отправляется ночевать в ложбину за Пюи-Лароком, покинув такое красное, такое трагически-опасное небо, что даже у старейшин «того света» сжимаются сердца.
Добравшись наконец до фермы, мальчик останавливается посреди двора. Где-то рядом кричат свиньи, обезумевшие поросята бродят под ржавыми комбайнами, залезают под стиральные машины и продавленные диваны, на которых сидят куры. Из-за дома в ясное утреннее небо поднимается черный столб едкого дыма. На псарне заходятся лаем легавые. Свора кидается на решетку, и та сдается, падает под их отчаянным напором. Собаки тяжело дышат, из пастей капает слюна. До Жерома доносится грозный гул пожара. Из-за угла наметом выбегает молодая самка, она безостановочно жалобно визжит, мчится через двор в поисках спасения, оставляя за собой запах горелой свиной кожи. В нескольких метрах от мальчика животное замедляет ход, обрушивается на землю и перекатывается на бок, дергая ногами. Моргающий глаз смотрит в небо. Жером садится рядом с ней на корточки, начинает гладить по голове. Ресницы несчастной щекочут ему ладонь.
Он идет к дому, застывает перед входной дверью. Сворачивает к подсобным помещениям, оборудованным в западном крыле фермы. Стучит в окно. Дверь открывает старуха. Ее глаза покраснели от многолетнего сидения у очага, но смотрит она на правнука не привычным, колючим и непримиримым взглядом, а как растерянная или чуточку безумная женщина. Она не пытается задержать кошек, и те, прошмыгнув между ног хозяйки, кидаются на двор, под груды металлолома. Она как будто только сейчас замечает его, мальчика с маской из засохшей грязи на лице, последнего в роду, не такого, немого, непокорного и непонятного чужака. Он протягивает руки, и она видит, что ладони тоже чем-то измазаны, хватает его за запястье и облегченно вздыхает: слава богу, кожа до самых плечей белая и полупрозрачная. Ребенок чувствует нежную цепкость ее пальцев. Она привлекает его к себе, тянет через темную комнату на кухню, подводит к раковине и снимает футболку, обнажив бледный живот и узкую грудь. Мальчик не сопротивляется. Стены приглушают собачий лай и визг свиней, сирена пожарной машины пока не слышна. Жером по глазам видит, как она устала, и понимает, что прабабушка прожила на свете тысячу лет до его появления на свет. Выцветшие глаза выражают кое-что еще, нечто, чему Жером не может найти названия. Элеонора принимает его таким, каков он есть, и понимает, что все бесконечные часы жизни подводили ее к нынешнему мгновению: она кладет ладонь на затылок правнуку, наклоняет его над раковиной и открывает кран, чтобы он набрал в ладошки воды и умыл лицо.