Доев, отец отодвигается от стола, встает с тяжелым вздохом, надевает пальто, выходит на улицу, устраивается на скамейке и раскуривает трубочку. Она высвечивает его крючковатый нос и темные, глубоко посаженные глаза. Элеонора выносит ему стаканчик глинтвейна, водки или арманьяка, потом садится рядом на маленькую скамеечку, вдыхает едкий запах табака, который смешивается в сумерках или темноте ночи с ароматами влажной земли, а если днем был ливень, то и воды, и обожженных солнцем кустарников. На закате с пастбища, звеня бубенчиками, возвращается стадо. Мать сидит у огня и прядет лен. Отец не произносит ни слова, но ему нравится, что Элеонора касается рукой его руки. Дочь разделяет отрешенность родителя, всматривается в ночь и спокойствие двора, пурпурную кулису небес, все еще лазоревых за черной линией черепичной крыши пристройки, макушки высоких дубов и каштанов. Домашний скот затихает в хлеву, похрюкивают в свинарнике свиньи, квохчут птицы. В конце лета, когда ночи становятся прохладными, а на величественном куполе прояснившегося неба появляются звезды, она зябко вздрагивает, подсовывает ноги под бок лежащей перед ними собаки и прижимается к отцу. Иногда он поднимает руку, и она прячет голову у него под мышкой.
Это тело ей чужое, как и живущий в нем человек, молчаливый болезненный отец, с которым она за всю свою жизнь вряд ли обменялась сотней слов, невзрачный крестьянин, надрывающийся на работе и как будто жаждущий приблизить свой конец, но – после жатвы, после сева, после пахоты, после… Мать пожимает плечами, вздыхает. Она говорит: «увидим», «если Господь пожелает», «да услышит тебя Всевышний и смилуется над нами». Женщина боится, что он уйдет раньше времени, и как ей тогда жить, сироте, на что растить ребенка? Она вспоминает тяжелые роды – ничего удивительного, старородящая была, двадцати восьми лет. А в довершение всех бед на свет вместо мальчика появилась девка. Сынок-то с юности стал бы подмогой отцу, человеку стойкому и упорному, но не честолюбивому. После него только и останется, что бугристая земля, семейная ферма, приносящая скудные урожаи. Раньше семья мужа владела виноградником, но филлоксера[1] не пощадила несколько раздробленных арпанов[2] каменистой земли, и предок – отец отца – угас от горя, быстро и тихо. Упал у ног своей коровы, которая так и щипала траву в овражке, куда притащила плуг, а хозяин лежал между кочками, сухой и сморщенный, как увядшая лоза. Сельскохозяйственный кризис и падение цен на зерно нанесли крестьянству непоправимый урон. Залежных земель становится все больше, молодежь уезжает, девушки хотят работать кормилицами или служанками в буржуазных семьях, парни идут работать на карьер или подряжаются строить: их натруженные на полевых работах руки хорошо «продаются». Мать иногда говорит, что они скоро останутся одни, будут до конца бороться с этой строптивой землей. Победа останется за ней.
Элеонора сидит неподвижно, она сосредоточена на отце, его дыхание пахнет табаком, камфарой и настойками, он вдыхает их, смочив носовой платок, который всегда лежит у него в кармане. Когда отец делает глубокий вдох или его одолевает тяжелый мокрый кашель, он отхаркивает густую мокроту, а ребра рвутся наружу. Девочка задремывает. Каменные строения оседают одно за другим, проваливается земля, и остаются она, отец и легавая у их ног. Влажная ночь становится плотнее, проникает через ноздри в легкие. Они одни. Висят в торжественном пространстве-времени. Голоса насекомых и хищных птиц доносятся из давно прошедших времен, как свет мертвых звезд над головой. Трубка гаснет, и отец, собрав последние силы, встает, берет на руки Элеонору, она обнимает его за шею, обхватывает ногами за талию и кладет подбородок ему на плечо. Он опускает ее на маленькую кровать, похожую на ларь, накрывает – так бережно и нежно, что наутро девочка не помнит, как оказалась в доме, и не знает, приснились ей вечерние посиделки или случились на самом деле.
Мать, сухопарая женщина с красной шеей и натруженными руками, не слишком опекает дочь, но обучает ее каждодневным умениям, необходимым всем женщинам. Малышка рано начала помогать по хозяйству, она подражает матери, копирует ее жесты и в свои пять лет держится по-крестьянски прямо и строго и крепко стоит на земле, уперев кулачки в худые бока. Она полощет белье, сбивает масло, ходит за водой на колодец или к источнику и не ждет ни благодарности, ни похвалы. До рождения Элеоноры мать беременела дважды, но скудные нерегулярные крови продолжали идти, и она не понимала, что носит ребенка, думала, просто поправилась на живот. Она и в детстве была толстопузой из-за увеличенных внутренних органов, зараженных паразитами. Трудно уберечься, если играешь в земле и навозе, ешь постное мясо, а лечит тебя не доктор, а мать – доморощенным чесночным настоем.