Несчастье вдовства забыто, вытеснено. Фермерша притворяется, что страдает в разлуке с Марселем, и присоединяет свой голос к мольбам других женщин, она стонет, жалуется, взывает к Богу, укоряет его.
Скоро начинают приходить первые письма с фронта. Их читают и перечитывают, бережно хранят за корсажем, у самого сердца, так что чернильные буквы иногда отпечатываются на влажной коже. Каждый день Элеонора вместе со всеми ждет у кромки поля старого почтальона. Он медленно идет по деревне и отдает письма прямо в руки крестьянкам. Марсель не пишет. Элеонора смотрит на счастливиц, когда те дрожащими руками вскрывают конверты, разворачивают листок и отходят в сторонку, чтобы прочесть строчки, написанные мужской рукой. Некоторые зачеркнуты цензором, другие избежали этой участи. Жены и подруги шепотом читают себе вслух, чтобы сделать более реальными образы войны.
Вчера была очень хорошая погода… так долго шли, что кое-кто сбил ноги в кровь… не волнуйся… отправляемся в понедельник неизвестно куда… здорово выглядим в нашей красивой форме… мы точно пройдем через Шампань и поможем с жатвой… нужно привыкнуть спать в холоде на соломе, как свиньи… едим досыта и выпили на марше хорошего вина… дорогая жена… дорогой отец… ты закончил уборку… как себя чувствует моя милая мамаша… то, что мы увидели, будет теперь нам сниться до последней ночи жизни… мои дорогие родители, я… аэроплан летал над нами, как гигантская птица… поцелуй за меня нашего сына и скажи, что отец велит ему быть благоразумным и стойким… пишу тебе, лежа на лужайке… собрал букетик… спим вповалку друг на друге… несколько дней в траншеях, потом несколько – в резерве… за нами везут на телегах ящики с продовольствием… невозможно по-настоящему отдохнуть – то и дело просыпаешься рывком от страха: «А вдруг налетят и разбомбят?»… сообщаю тебе мою последнюю волю, перед тем как идти под пули… скоро получу отпуск и, наверное, приеду… нежная моя Сильвиана, не забывай, мы смотрим на одни и те же звезды… мне это помогает… а дождь все идет и идет… промокли до костей… Пальцы, белые и сморщенные, как у стариков… ну хоть грязь с одежды смоет… молись за нас… моли Бога, чтобы он избавил меня от этих страданий… пусть развиднеется… над этой незнакомой разоренной местностью царит тишина… кажется, что ничто другое не существует… как будто внезапно вернулся мир… долгое ожидание твоих писем… проходят бесконечные дни и месяцы… я думаю о тебе и отказываюсь говорить о печальном, чтобы потом не мучиться дурными воспоминаниями… часы страха и печали, физической усталости и моральных разочарований… а потом велишь себе встряхнуться… прощайте, дорогие родители… нежно вас обнимаю… ваш любящий сын…
Счастливицы пересказывают содержание писем тем, кто ничего не получил, чтобы они опосредованно пережили и перечувствовали страх и облегчение, все лучше, чем тихое отчаяние. Первые похоронки приходят по почте, письмом или телеграммой из части, мэру Пюи-Ларока:
Имею честь просить вас сообщить со всеми необходимыми предосторожностями и выбрав момент… Мэр отправляется выполнять свой долг, взяв с собой одного из муниципальных советников. Сентябрьским днем они идут по деревне, напоенной ароматом давленого инжира, а вокруг поют птицы, о гибели солдата Лагранжа Жана-Филиппа, личный номер 8656, 67-я пехотная дивизия, третья рота 288-го полка, произошедшей при следующих обстоятельствах… Они входят на залитый солнцем двор фермы, где поет петух, снимают береты, стучат в открытую дверь, буду очень Вам обязан, если передадите родным соболезнования господина военного министра. Сообщите мне, когда сделаете это.
Август подходит к концу, но школа в Пюи-Лароке не откроется в сентябре – учителя тоже обули подбитые гвоздями ботинки с обмотками. Всего в департаменте мобилизовали сто тридцать мужчин. Дети ходят с расцарапанными руками, их пальцы и губы стали ало-лиловыми от созревшей ежевики. Они беззаботно играют, и их звонкие крики оглашают округу. Подросший Уголек приземляется то на крышку колодца, то на край телеги, сидит на ветке, каркает, зовя Элеонору, – только на рассвете, но не приближается и исчезает совсем, завидев вдову. Девушка собирает в глиняный горшочек червей из навозной кучи и оставляет ворону угощение. Неподвижное пугало сторожит хлеба и початки кукурузы на хрупких коричневых стеблях. Собаки лаем отгоняют кабанов, которые прибегают из подлеска «разговеться» в крестьянских угодьях. Теплые вечера сменяются прохладными, но небо остается пунцовым, как будто его подогревает далекий адский огонь войны.