Альбер Бризар погиб на Марне – получил пулю в лоб, и вороны выклевали ему глаза, теперь резать свиней приходится женщинам. Неверной рукой они вонзают затупившиеся ножи в жирные шеи связанных животных (те, кто посильнее, на всякий случай держат жертву).
В ноябре землю покрывает первая сверкающая изморозь. Вороны клюют твердую, как камень, землю, кабаны ищут в полях последние луковицы и коренья. С наступлением зимы надежда на возвращение мужчин и скорое окончание войны истаивает, как сон. Еще в конце сентября девяносто раненых солдат привезли в Ош и разместили во временном госпитале в городской богадельне и бывшей префектуре, но от Марселя новостей как не было, так и нет. Накануне семнадцать солдат-гасконцев из 23-й роты 288-го пехотного полка, которой командовал лейтенант Ален-Фурнье, были объявлены пропавшими без вести.
Погибших наскоро похоронили к югу от Вердена, в лесах Сен-Реми-ла-Колон, в залитой кровью, истоптанной сапогами земле.
В деревне, по предложению одной из набожных старух, организовалась молитвенная группа, и на воскресной службе церковь опять полна, несмотря на отсутствие мужчин. Война оживляет в женщинах увядшую было набожность. Они верят в Иисуса, как в Родину, склоняются к мистике, считают, что даже в тылу ведут крестовый поход, священную войну со Злом, которое угрожает им, Народу и земле. Война – Левиафан, его нужно победить раз и навсегда, значит, придется идти на жертвы.
Женщины придумывают новые верования и культы, жгут свечи, мастерят амулетики, целуют медальоны с изображениями святых, прикладываются к ex-voto[35]. Люди становятся анимистами, политеистами, некромантами, молятся Пречистой Деве, Святому Антонию, Жанне Д’Арк и Святой Терезе из Лизье.
Нужно верить. Солдаты умирают на фронте, как Христос на Голгофе, жертвенно, распятые осколками немецких снарядов и пулями маузеров. Моя смерть будет моей последней мессой, моя кровь соединится с кровью Спасителя, пролившейся на кресте. На стенах и комодах, в комнатах и кухнях появляются фотографии погибших солдат, похожие на маленьких божков в окружении распятия, реликвий, иконок, веночков, приношений. Ну чисто барочный алтарь… Отныне они властвуют из молчаливой вечности над печалью и тяжелым существованием своих семей, а память о них выходит за пределы рационального сознания.
Температура резко падает, от холода цепенеют мышцы, немеют лица. Крестьяне выкопали последние клубни, и земля замерзла. Звери прячутся в сухом коричневом подлеске. С раннего утра густой туман ложится на землю, застит перспективу. Вдова с дочерью выходят только за водой, покормить скотину и принести дров. На крюках над огнем весь день булькают котелки с кипятком, варится капустный суп, готовится овощное рагу и жаркое из зайца или косули. Элеонора тысячу раз собирается запрячь лошадь и навестить мать Марселя – вдруг та получила письмо или извещение? – но ничего не знает ни об этой женщине, ни о других его родственниках. Родители не поддерживали с ними отношений. Кроме того, неизвестность предпочтительнее в нынешнем «замороженном» состоянии.
Элеонора словно бы оцепенела, ум ее притупился, она не разговаривает, не реагирует даже на редкие окрики матери, мало ест и худеет, не чувствуя ни голода, ни жажды – только безрадостное упоение.
Во второй половине дня она покидает ферму и кружит по полям и дорогам, к вечеру возвращается, не помня, где была, что делала и сколько времени отсутствовала, усталая и замерзшая. Ее шатает от истощения, перед глазами стоит пелена. Вдова жалуется на поведение дочери, зовет ее сумасшедшей, вспоминает, что она родилась совсем слабенькой и ее поспешно крестили, пока не померла.
Элеонора не любит смотреться в зеркало, она узнает в своем отражении материнские черты.
Девушка продолжает бродить по окрестностям, глядя на мир исподлобья пустым мрачным взглядом. Она навещает могилы – отца и животных, – ухаживает за ними с одинаковым усердием, а вот почтальона больше не ждет. Встречаясь с девушкой на дороге в Пюи-Ларок, старик останавливается, слезает с велосипеда и долго смотрит ей вслед.