Фермерша разводит огонь и раздевает дочь, бросая на пол испачканные вещи, мочит мягкую тряпку в теплой воде и обтирает измученное тело девушки. Смотрит на порезы, синяки, кровоподтеки и говорит:
– Негоже доводить себя до такого.
Мать поднимает руки Элеоноры, сажает на табурет, велит вытянуть ноги. Дочь следит взглядом за ее быстрыми, уверенными движениями.
– Ты совершила святотатство.
В голосе вдовы нет гнева. Она смотрит на Элеонору с ужасом, но и с уважением, осторожно вытирает ее полотенцем, расчесывает волосы, безжалостно выдирает колтуны, придерживая голову ладонью. Замечает на виске седую прядь, делает шаг назад, шепчет, выпучив глаза:
– Да ты одержима…
Она встряхивает ночную рубашку, надевает на Элеонору, поправляет манжеты, обматывает запястье четками.
– Будешь каяться. Молись. Начинай.
Она садится на стул у огня, потом опускается на колени, берет руки дочери в свои и начинает читать молитву Господню, кивая, когда Элеонора шепчет бескровными губами:
…и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь[41].
Элеонора дрейфует по волнам вязкой апатии. Она перестала сопротивляться вдове, которую вполне устраивает поведение дочери. Скотины у них больше нет, и работа на ферме сведена к минимуму. Они наблюдают, как растет пшеница, опасаются заморозков. Чернозем напитался снегами, и на его гладкой поверхности появились первоцветы. Вдова с дочерью перекапывают огород. Сажают и сеют. Природа трепещет, выйдя из оцепенения. Распускаются нежные листочки, в ветвях щебечут и чирикают птицы. Жители деревни подметают кладбищенскую лестницу, убирают мусор с могил. С началом войны лесные опушки, края полей и канавы заросли крапивой, чертополохом и сорной травой.
Тело покойного отца Элеоноры лишилось плоти, кости в нескольких местах проткнули ткань костюма. Останки маленького хориста Жана Ружаса разморозились и медленно растворяются.
Оголодавшие за зиму обитатели леса покидают норы на заре и после наступления ночи. Барсуки и лисы ищут пропитание, олени-годки́ чешут рога о стволы деревьев, а потом сбрасывают их. Старую кобылу находят мертвой на выпасе, она лежит на спине, ноги торчат вверх, как колья. Обвальщиков туш[42] не осталось, а у вдовы с дочерью не хватает сил выкопать глубокую яму, и они оставляют труп разлагаться под открытым небом, отравляя воздух. Наконец из соседней деревни является старик с упряжкой, цепляет раздувшееся тело и тащит прочь, оставляя на дороге гнилостный черный след, кишащий паразитами. Потом случается неизбежное: одна из ног, привязанных к телеге, отрывается, и крестьянин предлагает сжечь останки на месте. Они забрасывают лошадь сеном и хворостом, обвязывают лица платками, вдова льет на кучу керосин и поджигает ее. Погребальный костер горит двое суток, выбрасывая в небо столб жирного дыма.
В детстве она часто размышляла, что есть жизнь животных: неподвижного клеща, который терпеливо ждет на травинке «хозяина»; поденки с кружевными крылышками, чье существование на земле длится всего несколько часов; болотной черепахи в панцире, позеленевшем от водорослей и мхов (старики утверждают, что видели, как она греется в оголившихся корнях ив, растущих по берегам водоема).