Бетономешалки вращаются и выплевывают цемент в anus mundi[50], но свинарник непобедим: за ночь его обитатели успевают нагадить столько, что утром вонь сбивает людей с ног, резиновые сапоги влипают в экскременты, руки и лица мгновенно становятся грязными. Фермеры видят страшные сны: навозные волны подхватывают их, несут прочь, топят, фонтаны испражнений бьют из задниц, сочатся из других отверстий. Они словно бы живут собственной жизнью, единственная цель которой – обрести самостоятельность. Люди просыпаются рывком, цепляются за простыни, пытаясь удержаться на поверхности, не соскользнуть в бездонную отхожую яму. Отделаться от гнусного вкуса во рту невозможно, лбы влажны от пота, в ушах бьется крик свиней.
Жоэль как наяву слышит голос Анри: «Мы тут мясо производим, не дерьмо!» И он чистит, метет, скребет, выталкивает навозную жижу через сточные отверстия, тележками возит лучшее из удобрений к яме, а ненасытное чрево свиньи снова и снова переваривает корм и выдает отходы.
Так проходит очередной день фермера-свиновода.
Анри входит в узкую, как пенал, комнату, прилегающую к свинарнику. Этот бывший чулан без окон служит им офисом. Неоновая лампа заливает голубоватым светом ламинированный письменный стол, на стене висит производственный график, на стеллаже выстроились папки с надписанными корешками. Анри захлопывает за собой дверь, вдыхает знакомые запахи холодной пепельницы и зерновой пыли. Очень долго он один имел право работать здесь, сыновьям запрещалось переступать порог кабинета. Когда Серж достиг совершеннолетия, Анри начал вводить его в курс дел семейного предприятия.
– С твоим братом я поступлю иначе. Во всяком случае, в ближайшем обозримом будущем, – говорит он сыну. – Считай это знаком доверия. Я на тебя рассчитываю, понимаешь? Пока что ты меня не разочаровывал. Надеюсь, так будет и впредь.
Анри подталкивает к Сержу подписанный им договор и откидывается на спинку кресла. Серж очень волнуется, и его подпись выглядит непривычно коряво, но отец делает вид, что не замечает состояния сына.
Анри уверен, что воспитывал сыновей жестко, но разумно, не терпел мягкотелости и трусости: для мужчины эти недостатки неприемлемы. В душе он гордится, что вырастил своих мальчиков один, пусть даже Жоэль не оправдал его ожиданий. После смерти Элизы ему помогала Элеонора, но характеры сыновей он формировал сам.
Анри садится в кресло у стола, закуривает сигарету. Да, он «лепил» их по собственному усмотрению, но можно ли быть совершенно уверенным в их преданности, верности делу и стремлении к успеху? Сыновья теперь взрослые, но удалось ли передать им главное – убежденность в нужности своего дела, веру в землю? Серж крепче и надежнее брата. В детстве он ходил за отцом по пятам, ловил каждое его слово, смотрел с почтительным восхищением, жаждал стать однажды таким же всевластным, а в юности всегда благодарил – энергично и недвусмысленно. Да, он верил в Сержа, во всяком случае, пока не появилась Катрин. Их жизнь, до той поры размеренная и четко организованная, изменилась: между братьями наметился окончательный разрыв.
Что он сумел передать сыновьям? Анри мог бы пересчитать по пальцам одной руки мгновения их общей если не истории, то моментов настоящей близости. Вот он наполняет для мальчиков ванну, зеркало над раковиной запотело, он снимает с них одежду и опускает в воду, садится рядом, смотрит, как они играют, и спрашивает себя: как сохранить нетронутой память о владеющем его душой обожании? Или он ничего подобного не ощущал, а сейчас пытается вообразить, что чувствовала бы Элиза, будь она жива? Он что, загадал желание: «Пусть я угадаю, какими она мечтала бы видеть сыновей, найду верные слова и жесты, сумею как можно дольше защищать их!» – не зная, что ограждать ребят придется от себя самого?
Дождливым весенним днем 1952 года даже небо и поля казались печальными и грязными. Он медленно шел за катафалком, держа за руку Сержа. Мальчику не было и трех лет. Его одели в серый траурный костюмчик, и он все время оттягивал слишком жестко накрахмаленный воротничок рубашки. В нескольких шагах за ними следовала Элеонора с Жоэлем на руках. Он был завернут в одеяльце, связанное матерью, умершей родами. В процессии участвовали члены семьи Элизы, все покашливали из-за выхлопных газов катафалка. Анри в последний раз видел свою тещу, они перестали общаться, а тогда она бросала на него ненавидящие взгляды и плакала, плакала, плакала… Под руку ее поддерживал старший из сыновей: узнав о смерти сестры, он напился, заявился на ферму и орал во дворе под окнами:
– Ты заплатишь, чертов идиот! Знал ведь, что она не выживет! Ты ее убил! Слышишь, сволочь? Выходи, сукин сын, выходи и дерись, как мужик!