Серж и Жоэль терпеливо выполняли все приказы Анри после побега хряка. Ходили дозором вокруг фермы, светя фонариками на дорогу, брали с собой собаку, хотя ни на секунду не верили, что столкнутся со Зверем.
Серж не готов признать, что это животное наделено разумом, ему отвратительна сама мысль о том, что у свиней есть не только простейшие ощущения, но чтобы скрываться от своры собак, охотников, паломников на Пути Святого Иакова[54] и повышенного интереса со стороны местных жителей, нужно иметь в голове кое-что, кроме звериного чутья… Возможно, они поспешили с выводами. Возможно, Сержу следовало внимательнее изучить отпечатки на поле, а он зациклился на ручище отца и забыл о копытах. Почему, собственно, они решили, что на мокрой от дождя земле свой след оставил элитный хряк английской породы, а не дикий кабан? Некоторые зверюги подходят близко к ферме.
Увы, Серж по привычке сразу кинулся исполнять священную волю отца и помчался на псарню за легавыми. Не дал себе труда задуматься, поискать на опушке другие следы, например, экскременты или поломанные кусты. Тащился за Анри, а тот шагал, увязая сапогами в рыхлой холодной почве, наклонялся, брал в руки комок земли или указывал на ямку и восклицал: «Это он! Я уверен!»
К моменту появления Анри собаки лежат в кузове, на старенькой подстилке, но Сержа рядом нет, скорее всего, отправился в свинарник за младшим братом. Оставшиеся на псарне легавые кидаются на решетки – им тоже очень хочется на охоту.
– Лежать! – рявкает Анри, и псы отступают.
Он тоже чувствует возбуждение сродни собачьему, в крови бурлит адреналин. Новый симптом лихорадки? Не все ли равно, если это прогоняет страх, от которого просыпаешься по ночам и твердишь, как заклинание: «я не хочу умирать я не хочу умирать я не хочу умирать» – потому что почувствовал во сне, как что-то наваливается на грудь, какая-то черная-пречерная тень, или это стервятник сел на плечо и вот-вот начнет выклевывать куски мяса.
Ночные кошмары тяжелы, в них есть нечто, чего человек не желает видеть наяву…
Впрочем, иногда идея конечности жизни оставляет Анри равнодушным. В пять утра, в Долинах, когда ночь готовится сдать вахту дню. Она не размывается, но сдается, идет трещинами, как темно-синяя эмаль, за которой рождаются облака цвета диких роз. В такие мгновения смерть кажется неопасной, она просто раз и навсегда сделает его частью великой панорамы мира, в которой соседствуют разноцветные земли, мягкий свет из-под пухлых облаков, тихая птичья песня, теплый ветерок, надушившийся ароматом полей.
Ах, если бы она могла явиться сейчас, здесь и забрать меня, я упал бы на колени, потом на бок или лицом в землю, и все стало бы хорошо…
Но в молчании и одиночестве ночи, когда все вокруг враждебное и холодное, а тени привидений мечутся в темноте, страшнее всего мысль об исчезновении с лица Земли. Или мысль о страданиях, агонии? Перспектива ходить под себя, лежать на больничной койке в памперсах, надетых добросердечной медсестрой, уподобиться одному из обитателей свинарника, которых они оглушают из пистолета гуманного предубоя[55]? Сыновья наверняка отправят его в клинику и будут относиться как к старику, к умирающему, которого нужно жалеть, но можно принимать за него решения. Да он скорее сдохнет, чем согласится на подобное! Зарядит охотничье ружье, сунет дуло в рот и спустит курок!
Ему недостает мужества. Ему, человеку, которого близкие всю жизнь считали самым гордым и сильным на свете. Он боится. Его одолел страх одинокого, хрупкого, уязвимого ребенка. Тот же страх охватывал Анри, когда отец, пьяный, измученный болью, возвращался под утро домой и начинал громить комнату, а они с матерью сидели в углу, и она обнимала его, уверенная, что рано или поздно муж убьет их в приступе безумия. Страх тем сильнее оттого, что он видел, как умирала Элиза: она не жаловалась, не стонала, никого не проклинала, не цеплялась за простыню, чтобы задержаться на этом свете, как будто считала уход из жизни мелочью, тривиальной формальностью, выполнить которую способен любой. А он, Анри, отбивается, лежа в темноте, задыхается, ноет, выскакивает из кровати, как черт из табакерки, скатывается по лестнице и выбегает во двор – босиком, в одной пижаме. Пытается восстановить дыхание, хрипит, как старый мул, как свинья, которую загоняют в прицеп, чтобы везти на скотобойню. Он тащится к свинарнику, потому что не знает, куда еще пойти, залезает в лужи, пачкая отвороты штанов, бьет себя кулаком в грудь. В памяти всплывает картинка: мертвое тело отца в гробу, лицо скрыто саваном, он протягивает руку, хочет погладить щеку под белоснежной тканью, потом сжимает кулак и в приступе гнева и отчаяния наносит удар, напоминающий грохот дикарского погребального барабана.
54
Знаменитая паломническая дорога к предполагаемой могиле апостола Иакова в испанском городе Сантьяго-де-Компостела. Входит в число памятников всемирного наследия ЮНЕСКО.