Разница — в добрый десяток лет! Кошмар, если вдуматься! И при всем при том — такой пустяк!.. Услышав очередной вздох, он поинтересовался:
— Неприятности?
— А-а… Ерунда! — Она попробовала выдуть пузырь, но он лопнул, едва появившись.
— Ясно. Папа не дал на мороженое?
Собеседница фыркнула, не ответив.
— Может, мопс надоел? Китайский?.. Все-таки выгуливай, купай, расчесывай.
— Не-а!.. — Она мотнула головой. — Мопс — теткин. А я с ним только сегодня. Да и спокойный он у меня мужичонка. Верно, Джек?
Мопс показался из-под скамьи, вопросительно глянул на хозяйку, потом на Валентина. Вид у него был как у автомеханика, которого бестолковым вопросом выманили из-под машины. Умные большие глаза, выражение удивления на всей его китайской мордашке.
— Замечательный зверь! — с чувством произнес Валентин.
Соседка удивленно шевельнула бровями, но промолчала.
— Десятый класс или девятый?
— Ясельки, господин министр. — Глаза ее смешливо сверкнули. — Слышали про такое заведение?
— Как же. Сам там бывал. Даже с отличием закончил. Она прыснула и тут же прижала ладошку к губам, возвращая лицу серьезность.
— И давно это было?
— Прилично. Лет этак двадцать с хвостиком.
— Ого! Возраст у нас весьма почтенный.
— Я бы сказал — солидный.
— Понимаю. Радикулит, ревматические обострения?
— Ни боже мой! Напротив — самый что ни на есть расцвет сил. Пик всех талантов!
Они рассмеялись. Над глупостями всегда смеются охотнее. Соседка оказалась из смешливых, и самое странное — это заражало. Неизвестно откуда возникло ощущение, что с ней можно говорить о чем угодно — о мопсах, о цирке, о полете американцев на Луну. Да и голос у нее был еще не испорчен, хотя что Валентин понимал под «испорченностью», вряд ли можно было так просто объяснить.
Возможно, казенные интонации, блатную браваду, убогую односложность… Красиво говорящих людей вообще немного. Даже телекомментаторы не говорят, а бормочут — внятно, связно, обтекаемо, но некрасиво. Роботы, абсолютно не годящиеся в рассказчики.
— Так в чем все-таки дело? Я имею в виду неприятности. Какой-нибудь двоечник не оценил твоего носика?
Она машинально схватилась за нос, словно проверяя, все ли с ним в порядке.
Блеснула прищуренным взглядом.
— Нравится?
— Ничего. — Из солидарности Валентин тоже потрогал нос, знакомо ощутив его чужеродность. Интересно, что бы она сказала, узнав, что раньше этот самый нос был несколько иной формы? Впрочем, ей-то до этого какое дело?
Валентин по-новому взглянул на соседку. Теперь она уже казалась ему интересной. Особенно глаза. В них таилось озорство. Словно от случайного ветерка, в темной глубине роговиц внезапно вспыхивал у нее задорный огонек, и глаза из каштановых вдруг превращались в рыжевато-агатовые. Чудилось, что в любое мгновение хозяйка мопса готова рассмеяться. Такое нечасто встречается. В основном-то у людей взгляд тусклый, зашоренный заботами или собственным самодовольством. Есть люди хмурые, а есть веселые. Есть такие, из которых выжимаешь улыбку, разжигаешь, словно сырое полено, а есть — которых и разжигать не надо. Она была из последних. И сразу стало понятно, отчего крутятся возле подъезда прыщавые молокососы. Девица была обычной, да не совсем. Так же, как прочие, она выдувала из жевательной резинки гулкие пузыри, резала бритвой джинсы на коленках, изо всех сил изображала независимость — и все же в привычные рамки она не слишком вписывалась. Таилось в ней нечто свое собственное, о чем, возможно, она еще не догадывалась, но окружающие-то слепцами не были и потому тянулись к распускающемуся бутону. Беда всех красивых женщин — выбирать среди первых. Но кто такие эти первые? Хамы, прощелыги, лжецы…
Валентин продолжал разглядывать собеседницу. Буйные, напоминающие шевелюру Горгоны волосы, чистая кожа, глаза деревенской хохотушки. Впрочем, на селянку она совсем не походила. Смуглый овал лица, нос с горбинкой, подвижные губы, охотно подыгрывающие смешливой мимике, а в общем… Обычная симпатичная мордашка. Главным в ней была постоянная готовность смеяться, и не только голосом, — глазами, ртом, ямочками на щеках, может быть, даже руками и ногами.
А еще… Еще она была совсем ребенком, способным задавать миллионы наивных вопросов и так же наивно разрешать их. Кто сказал, что это минус? Может, наоборот?..
Наклонившись, Валентин заглянул под лавку. Вольготно разлегшись среди окурков, конфетных фантиков и пыли, китайский мопс благодушно прислушивался к разговору двуногих. Раскосые глаза его довольно жмурились, на морде была написана покровительственная лень.
— Слышь, Джек! Как думаешь, пойдет твоя воспитательница ко мне в гости?
Джеку не пришлось напрягаться. За него ответила «воспитательница».
— Ого! Меня приглашают?
— Вроде того.
— И что мы будем в твоих гостях делать?
— Ничего. — Валентин пожал плечами. — Тут скамейка и солнце, там диван с торшером. Вот и вся разница. Будем сидеть, чесать языками.
— Это ты называешь гостями?
— Увы, мороженого у меня нет, конфет тоже.
— Но что-то ведь есть?!
Валентин вспомнил о недоеденном торте, о сегодняшней авоське деда.
Несколько воодушевившись, бегло принялся перечислять:
— Кефир есть, холодец, хлеб черный… Еще чай —. грузинский напополам с турецким. Сорт такой… Кажется, осталась половинка торта с пивом.
— Какой торт? — деловито осведомилась она.
— Ну, во-первых, позавчерашний, а во-вторых, если, конечно, не ошибаюсь, — безе. Так это вроде называется?
— Нормалек! — Она энергично потерла ладони. — Торт безе я люблю. И пиво, кстати, тоже!
— На пиво не очень-то рассчитывай. Напиток сугубо алкогольный, и угощать им детей…
— Спокойно, господин министр! — Она остановила его движением ладони. — Паспорт имеется, детей здесь нет!
Смешливый огонек в ее глазах вновь заплясал, провоцируя на ответное веселье, заражая вирусом, о существовании которого часом раньше Валентин даже не подозревал.
— Тогда пошли, совершеннолетнее дитя.
— Ага! Только зверя своего домой доставлю. Нечего ему в гостях делать.
— Почему? Вполне воспитанный пес. Заберется под диван, будет философствовать.
— Обойдется! — Движение могущественной ладошки повторилось. — Философствовать можно и дома.
* * *
— Кто посадил Мозыря на перо?! Люмик? Это же туфта голимая! — Сулик нервно хрустел пальцами. — На кой ляд ему это понадобилось?
Дрофа почтительно склонил голову.
— На бутылке его отпечатки пальцев. Уже проверено. Версия органов такова: они встретились, чтобы обсудить ситуацию, выпили…
— И с пьяных глаз подрались — как же!
— Менты так и полагают. У них там, правда, несостыковка с анализами.
— Ну-ка! Что еще за несостыковка?
— Да странность одна. Люмик из бутылки пил точно, а вот Мозырь, похоже, нет. Но вникать в это все равно не будут. Дело, как пить дать, прикроют. Два трупа — один убийца, чего проще.
Сулик помотал головой:
— Следаки поганые! Ведь нитками белыми шито! Им-то, понятно, чихать, кто тут кого режет, рады, наверное… — Он тяжело уставился на подчиненного. — Сам-то ты веришь, что Люмик, этот тихушник, грохнул своего помощника, а после застрелился?
— Люмик мог подозревать помощника, — осторожно предположил Дрофа. —. А по запарке чего не сделаешь. Как ни крути, арестовали несколько вагонов. Люди нужные полетели. Вместо дешевой фурнитуры нашли водку и финскую обувь. Отвечал за все Мозырь.
— Но откуда они узнали про вагоны? Откуда?! — Су-лик рубанул ребром ладони. — Ты говорил с Папиком?
— Вчера вечером. Мы даже слегка на него наехали, для устрашения мальчика покалеченного продемонстрировали. Но, похоже, Папик не врет. Кто-то и впрямь капнул ему про левый товар Малютина.
— И тоже вагоны, — ты обратил внимание? Дрофа кивнул.
— Китайские спортивные костюмы, аудио— и видеоаппаратура. Целых четыре неоформленных вагона. Малютин прокатил их по всей Польше и на таможне хорошо, видать, подмазал ребят, а здесь задержал из-за всей этой неразберихи. В общем, если бы Папик захотел, он бы увел это барахло без шума и пыли.