Один из десантников кинулся к лежащим и в остервенении принялся гвоздить их ногами. Его ухватили за руки, оттащили к скамейке.
— Чего ты?!
— Так ножом, падлы, пырнули! Я в горячке и не заметил сразу.
— Снимай одежку… Снимай, говорю. Водкой зальем, перебинтуем.
— Если смертельно, всех шестерых уроем. И шалаву туда же отправим.
— Ну?.. И чего дальше? — Шура, как всякий лидер, легче спрашивал, чем отвечал. Постановка задач в перечень его привычных функций не входила. Зато выполнить он готов был что угодно.
— Проведем опознание. — Валентин взял у него один из ножей. Пачку купюр сунул в карман сержанта. — Деньги братве. На праздник… А ну-ка переверните этих козлов. И лучину сообразите!
— Это еще зачем? — проблеял один из лежащих.
— Насиловать будем! — мрачно пошутил Шура.
К разбитым лицам по очереди подносили огонь, Валентин шагал, вглядываясь в пленников. Отметелили блатняков крепко. Потому и не получилось особого сопротивления. Единственный удар ножом пришелся вскользь и был отплачен множественными переломами. Уж Валентин-то прекрасно знал, что это такое — озверевшая толпа. А если еще она обута в кованые ботинки да умеет бить… Он перевел взгляд на обувку «потерпевших». В лица он всматривался для блезиру.
Мужчину он видел лишь издалека и лишь со спины. Да еще, может быть, башмаки его запомнил. Тупоносые, обтертые…
— Вот он, гад! — Валентин коленом упал на впалую грудь блатаря. — Где пацан, кобел?
— Какой пацан? — Глаза у мужичонки забегали, язык неуверенно слизывал выступающую из разбитой губы кровь. Вурдалак, да и только…
— Я дважды не спрашиваю. — Валентин усилил давление коленом, и в ту же секунду пара добровольных кулаков колотнула из-за спины по скулам лежащего. Да не по разу. Голова мужичонки мотнулась, из носа брызнуло сукровицей.
— Стоп, парни! — Валентин тряхнул мужичка. — Ну?
— Заходил — и ушел. А чего?..
В этом самом «чего» проскользнула удивительно невзрослая интонация, словно оправдывался мальчуган, схваченный за ухо. Так или иначе, но теперь Валентин уже не сомневался: перед ним тот самый человек, что дожидался мальчонку на скамье.
— Кто дал команду пасти квартиру на Пролетарской?
— Какую еще, на хрен, квар… — Вопрос остался незавершенным. Мужичонка вспомнил о кулаках, готовых в любой миг ударить из темноты. — Так это… Пацаны доложили. Там вроде как дедок одинокий. Ну и вот… Проверили на всякий случай.
И снова сработали кулаки — на этот раз крепче, чем следовало. На минуту блатарь окунулся в беспамятство, а вновь очухавшись, тихонько заскулил.
— Кто навел? — переиначил вопрос Валентин. — Сулик, Алоис, Люмик?
Голова мужичонки замоталась.
— Тогда кто?
Слезы текли по разбитому лицу, но допрашиваемый молчал. Валентин наклонился к самому его уху.
— Хочешь самого плохого? Могу устроить… Тут твои подельники. Свидетелями станут. На всех зонах потом подтвердят.
Мужичонка всхлипнул. Дураком он не был, понял, чем грозили. И моментально сдался:
— Стол…
— Что — стол?
— Паспортный… Там баба. За монету дает информацию. О тех, кто, значит, один.
— Имя!
— Не могу я…
— Имя, козел!
— Люба. Люба Кашева…
Валентин перевел дух.
— Ты про тех двоих спроси, — толкнул его в плечо Митяй. — На кой нам эта Люба?
— Тех двоих… — Валентин нахмурился. — Черт, действительно!..
* * *
Заканчивали празднование уже в сумерках под кронами тополей, успев принять на грудь еще по полпузырика, угодив в некое подобие табора, где от тельняшек, значков и беретов рябило в глазах. В кармане Валентина лежало к этому времени пять или шесть телефонов, а с Шурой они успели померяться силой на кистях и на кулачках, став окончательно кровными братьями. Шура подбил Валентину губу, Валентин познакомил сержанта с коронным двойным ударом слева, уложив под вопли «землячества» на землю. Очнувшийся Шура полез целоваться — он уважал силу.
Валентин рассудительно объяснил ему, что это еще что — профессиональный бокс на порядок серьезнее.
— Сравни сам: двенадцать раундов — и три! Тридцать шесть минут — и девять!
— И он рассказывал что-то о Кассиусе Клее, о Джо Фрезере и Стивенсоне. Кажется, это был Центральный парк, и они сидели на траве, поедая консервы, вкуса которых Валентин уже не чувствовал.
— А самое смешное, что это простые домушники! — втолковывал он Шуре. — Я-то думал — кто покруче. А это так! Шелупень!
— Но мы их все равно четко уработали. Кощей там понаблюдал издали, сказал, — два воронка прикатили. Минут через семь. И всю кодлу повязали.
— А чего вязать, если уже связанные! На халяву-то все мастера!..
Не без удовольствия вспоминали, как навестили и Любочку Кашеву. Вот ведь энергия какая в них пробудилась! Одуреть можно! Адрес сумели разузнать, в подъезд вломились. Квартира, впрочем, оказалась за бронированной дверью, и открывать им, само собой, не спешили. Но на угрозу вызова милиции они ответили тем же, разом выложив все карты.
— Сама, тварюга, сядешь! Вызывай! А мы подождем, чтоб не слиняла прежде времени.
— Да чего с ней разговаривать! — Вперед выскочил Шура. — Значит, стариков одиноких сдаешь, сучара?! — Первым же ударом ременной бляхи он раскрошил дверной глазок. — За памперсы, гнида, жизнями торгуешь!..
В дверь принядись молотить чем попало — каблуками, кирпичом, какой-то железной трубой. Попутно в лепешку расплющили почтовый ящик. Милицию Кашева вызывать не рискнула. Потому как суть дела, несомненно, уяснила. Дверь, хоть и железная, выстояла бы против такой оравы недолго, однако, пожалев соседей, усердствовать не стали. Раздумали лезть и на балкон, хотя тот же юркий Митяй уверял, что ему это проще простого — все равно как два пальца…
— А грохнешься — кому отвечать? — Шура показал Митяю кулак.
Посчитав, что в общем и целом внушение произвело результат, отправились восвояси, нечаянным образом сойдясь с прочими гуляками и мутными потоками влившись в единую заводь Центрального парка.
Шумела над головами листва, кто-то спал, кто-то продолжал бражничать.
Самые мудрые отчаливали домой. Но не в одиночку. Расходились группами — по три-четыре человека, наскоро приведя себя в божеский вид. Подобной предосторожности имелась причина. К парку съехалось не менее десятка милицейских «луноходов», и провоцировать представителей правопорядка не рекомендовалось. Впрочем, и последние вели себя вполне лояльно, косясь, но не задирая. К Валентину, облаченному в штатское, интереса и вовсе не проявили.
Домой он добрался взъерошенный и успокоенный. Домушники его не страшили. На домушников он плевал с колокольни, с Эмпайр-Стэйт-Билдинг и с Эйфелевой башни.
Тем более что и плевать уже было не на кого. Мужественные ВДВ разрешили проблему наилучшим образом. Правда, в замочную скважину он угодил ключом только с третьей попытки. Но жизнь не терпит халявы, за все, увы, следовало платить.
Дед вышел поглядеть на непутевого постояльца, кряхтя, покачал головой и пошел застилать постель. Прощаясь перед сном, сказал:
— И в кого вы такие слабенькие?
— В Карла Маркса, дед.
— А Маркс-то тут при чем?
— Так мы ж его потомки. Верные сыны и наследники.
— Ох, голова дурная! Ну, дурная! — Дед поправил на Валентине одеяло. — Маркс небось и не пил совсем. Книжки ученые писал. Когда ему было пить?
— А чего ж он тогда такое прописал? Я так думаю — спьяну трудился, не иначе.
— Тьфу ты! Типун тебе на язык! Раньше тебя б за такие слова живо в командировку спровадили.
— Кончились, дед, командировочные времена! Аллес цузамен!
— То-то и оно, что кончились. Распустили языки… — Дед сердито закряхтел.
— Я вот сегодня тоже про Бабеля брошюрку читал…
— Про бабеля? Ну ты, дед, даешь! Про бабелей в твоем-то возрасте!
— Дурень! Это ж фамилия!
— А-а… В смысле, значит, Бебель?
— Чего? Да нет, вроде — Бабель.
— Жаль. А то у нас улица есть. Имени Бебеля. Бабеля нет, а Бебеля — сразу за рынком. Вертлявая такая…