Окинув беглым взглядом переднюю комнату, Зверобой приподнял деревянную щеколду и вошел в узенький коридорчик, разделявший внутреннюю часть дома на две равные половины. Пограничные обычаи не отличаются особой деликатностью, а так как любопытство молодого человека было сильно возбуждено, то он отворил дверь и проник в спальню.
С первого взгляда было ясно, что здесь живут женщины. На скамейке грубой работы, подымавшейся всего на фут от пола, была постелена пышно взбитая перина из пуха дикого гуся. Рядом с постелью на деревянных колышках висели платья, обшитые лентами и другими украшениями гораздо более высокого качества, чем можно было ожидать в подобном месте. На полу стояли изящные башмаки с красивыми серебряными пряжками, какие носили тогда женщины с достатком. Шесть полураскрытых, ярко расцвеченных вееров ласкали глаз своей причудливой раскраской. Подушка с одной стороны постели была покрыта более тонкой наволочкой, чем соседняя, и украшена мелкой гофрировкой. Над ней висели чепчик, кокетливо убранный лентами, и пара длинных перчаток, которыми в те времена редко пользовались женщины, принадлежавшие к трудовым классам населения. Перчатки эти были пришпилены к изголовью с очевидной целью выставить их напоказ хотя бы здесь, за невозможностью показать их на руках у владелицы.
Все это Зверобой рассмотрел и запомнил с такой тщательностью, которая сделала бы честь даже его друзьям — делаварам. Не преминул он также отметить разницу между противоположными сторонами постели, прислоненной изголовьем к стене. На другой стороне все было просто и прельщало глаз разве только что своей изысканной опрятностью. Немногочисленные платья, также висевшие на деревянных гвоздях, были сшиты из более грубой ткани, отличались более простым покроем, и ничто в них, видимо, не было рассчитано на показ. Лент здесь не было и в помине; чепчика или косынки — тоже.
Уже несколько лет миновало с тех пор, как Зверобой в последний раз входил в комнату, где жили женщины его племени. Это зрелище воскресило в его уме целый рой детских воспоминаний, и он почувствовал сердечное умиление, от которого давно отвык. Он вспомнил свою мать, простые наряды которой тоже висели на деревянных колышках и были очень похожи на платья, очевидно принадлежавшие Гетти Хаттер. Вспомнил он и о своей сестре, которая тоже любила наряжаться, хотя и в меньшей степени, чем Юдифь Хаттер. Эти мелкие черты сходства заставили его расчувствоваться. С довольно грустной миной он покинул комнату и, о чем-то раздумывая, медленно побрел в «приемную».
— Старик Том занялся новым ремеслом и теперь делает опыты с капканами, — сказал Непоседа, хладнокровно рассматривая утварь пограничного жителя. — Если ты готов остаться в здешних местах, мы можем очень весело и приятно провести лето. Пока я со стариком буду выслеживать бобров, ты можешь ловить рыбу и стрелять дичь для услады души и тела. Даже самому захудалому охотнику мы даем половину пая; такой же ловкач, как ты, имеет право на целый пай.
— Спасибо, Непоседа, спасибо от всего сердца, но я и сам хочу при случае половить бобров. Правда, делавары прозвали меня Зверобоем, но не потому, что мне везет на охоте, а потому, что, убив такое множество оленей и ланей, я еще ни разу не лишил жизни своего ближнего. Они говорят, что в их преданиях не упоминается о человеке, который пролил бы так много звериной крови, не пролив ни капли людской.
— Надеюсь, они не считают тебя трусом, парень. Робкий мужчина — это все равно что бесхвостый бобр.
— Не думаю, Непоседа, чтобы они считали меня завзятым трусом, хотя, быть может, я не слыву у них и особенным храбрецом. Но я не сварлив. Когда живешь среди охотников и краснокожих, это лучший способ не испачкать свои руки в крови. Таким образом, Гарри Марч, и совесть остается чиста.