— Мы безгранично верим в вас и знаем, что вы пробьетесь, — сказали они, когда я раскрыл им свои карты.
Другие оказались весьма непокладисты и требовали немедленно уплатить по счетам. Надо было так или иначе собрать деньги, чтобы рассчитаться с ними, оплатить свою поездку на самолете в Нью-Йорк и оставить достаточную сумму семье на текущие расходы. Многочисленные телеграммы и телефонные переговоры с моими распространителями в Нью-Йорке, имевшие целью добиться от них хотя бы небольшой денежной поддержки, остались безрезультатны.
В конце концов мой адвокат послал в Нью-Йорк телеграмму с угрозой вчинить иск по нашему договору. Немедленно вслед за тем я получил телеграмму с просьбой не возбуждать дела и извещающую меня о том, что в банк на мой счет переведены по телеграфу пятнадцать тысяч долларов. Я аннулировал иск и в течение четырех дней, иногда по три раза на дню, справлялся в банке, поступили ли на мое имя деньги, и каждый раз получал ответ: «Нет, мистер Майкл, пока что ничего нет, мы вас известим». Всякий раз, как дома раздавался телефонный звонок, сердце так и прыгало у меня в груди. Уж это-то наверняка из банка… Но, увы, звонка я так и не дождался.
Страх потерять все в случае банкротства моих распространителей побуждал меня как можно скорее отправиться в Нью-Йорк и попытаться спасти то, что еще можно было спасти. Но где достать денег? Я мог бы за несколько часов собрать десять тысяч фунтов у моих близких друзей, но я решил не делать этого, ведь, если бы я разорился и их деньги погибли, я никогда не смог бы смотреть им в глаза. Я уже прозакладывал все, что у меня было, и не мог предложить ничего в залог. Срочная нужда в наличных натолкнула меня на мысль продать один из моих автомобилей. Я пригнал автомобиль в транспортное агентство, подробно объяснил свое положение Барни и Спайку Джоссам, владельцам агентства и старым друзьям нашей семьи, и спросил, не купят ли они мой «фольксваген» автобусного типа, удобный для охотничьих экспедиций.
— Сколько ты хочешь за него, Джордж? — спросил Барни.
— Я думаю, фунтов шестьсот он стоит.
— Отлично. Пойдем в контору, я выпишу тебе чек на шестьсот фунтов. А твой «фольксваген» я не возьму.
— П-почему? — заикаясь, спросил я.
— Можешь получить шестьсот фунтов. Вернешь, когда сможешь. Автомобиль нужен тебе для работы.
Именно в этот период отчаянной нужды я познал цену истинной дружбы.
Я не мог злоупотреблять великодушием друзей и стоял на своем. В конце концов мы договорились, что «фольксваген» остается у них в залоге до тех пор, пока я не верну долг.
Сидней Либман, также один из моих близких друзей, прослышав о моей беде, прибежал ко мне домой и без всякого предисловия назвал меня дураком.
— Как ты думаешь, на кой черт у тебя друзья? — спросил он и, не дав мне рта раскрыть, продолжал: — Если тебе нужны деньги, можешь располагать всей моей наличностью. И еще: можно кликнуть десять — двенадцать мальчиков и сложиться фунтов по двести каждый. К завтрашнему дню у тебя будет по крайней мере три тысячи фунтов.
— Это великодушно с твоей стороны, Сид, только, боюсь, я на это не пойду.
— Но почему же, черт побери?
— Да просто потому, что я ничего не могу предложить в залог, и, если я вылечу в трубу, ваши деньги пропадут.
— Я уверен, все это временные затруднения и ты скоро опять встанешь на ноги. Я готов поручиться за тебя всем чем угодно.
— Нет, Сид, к сожалению, я не могу на это согласиться.
Такое же предложение мне сделал еще один близкий друг. Он пошел даже дальше и выразил готовность заложить ради меня свой дом, а когда я отказался, придумал нечто другое. Он вызвался свести меня с несколькими богатыми индийцами, которые не прочь рискнуть дать взаймы без всякого обеспечения, но под очень высокий процент. Обдумав все, я решил занять у них достаточную сумму, чтобы выплатить жалованье моим сотрудникам, срок которого уже подходил, рассчитаться с наиболее неподатливыми кредиторами и из остатка оплатить свою поездку в Нью-Йорк.
Следующие два дня доставили мне самое глубокое унижение и расстройство за всю мою жизнь.
Принслоо-стрит в Претории, на которой расположены лавки и магазины большинства индийских торговцев города, — улица интриг и романтики, улица, где торговцы стоят у нарядно убранных входов в свои лавки и приглашают прохожих «зайти лишь на минутку и все посмотреть самим». Это улица цветных одеял и шалей, кастрюль и сковородок, таинственной музыки и дурманящего запаха благовоний. По этим-то полным благовонного дыма лавкам, нарядно украшенным ковриками и коврами, кашмирскими шалями и индийскими вышивками, мы и ходили, клянча деньги и споря из-за сроков платежей и процентов. Глядя снаружи на эти лавки с их восточной музыкой и пестротой, ни за что не подумаешь, что в них укрываются безжалостные, бессердечные люди, которые рвутся к наживе и в большинстве случаев получают свое.
Чудовищные проценты, которые я согласился платить, и выпавшее на мою долю унижение доводили меня до бешенства, зато я прямо-таки был счастлив от мысли, что, если я разорюсь, мне будет решительно наплевать на то, что они не получат обратно своих денег. Мне удалось наскрести достаточную сумму, чтобы подготовиться к отъезду в Нью-Йорк, последовавшему несколько дней спустя.
Мой самолет отлетал из аэропорта Ян-Смэтс в 11 часов утра. В половине шестого утра Кэрол и Джун подошли к моей кровати и сказали:
— Папочка, можно попросить тебя одеться и пойти с нами?
— Куда? — спросил я.
— Пожалуйста, не спрашивай, папочка, это секрет.
Мы сели в машину, и по их просьбе я направился к католической церкви св. Колумба, где нас ожидал один из моих лучших друзей Джон Хаддад. Они устроили для меня специальную мессу, которую читал преподобный отец Уорд, наш приходский священник и друг. Кэрол и Джун молились о том, чтобы «Бог привел тебя целым и невредимым обратно к нам и чтобы все твои беды и горести скоро прошли».
Мы тогда еще не знали, что мои американские распространители выплатили мне весьма значительную сумму в долларах, но, к сожалению, по ошибке заслали ее не в мой банк. Идиотизм моего положения состоял в том, что, пока я побирался на Принслоо-стрит, тысячи фунтов лежали на моем счету в другом банке, который в свой срок перевел их наличными в мой банк. Увы! Если б деньги пришли всего лишь на два дня раньше!
Дела моих распространителей как нельзя лучше поправились, и вскоре после моего прибытия в Нью-Йорк наши финансовые затруднения благополучно разрешились. Я снова стал довольно богатым человеком. Прошлые невзгоды развеялись как дурной сон. Я покинул Нью-Йорк, увозя в кармане контракт еще на двадцать шесть фильмов, и полетел в Лондон. Там при содействии моих распространителей, которые послали со мной своего представителя, я продал «Майклов» за изрядную сумму коммерческой телевизионной компании. После этого я дал телеграмму Джону Хаддаду, чтобы он встретился со мной в Лондоне, и мы вместе полетели на Всемирную ярмарку в Брюссель, затем в Париж, где увиделись с находившимся в отпуске отцом Уордом. С ним мы провели несколько дней, потом направились в Рим и Бейрут.
Хотя это был уже мой пятый визит в Бейрут, воссоединение с родственниками, которые в полном составе встречали нас, совершенно лишило меня сил. Мои волосы растрепались, лицо покрылось пятнами губной помады самых разнообразных оттенков, щеки болели от прикосновений небритых подбородков, а плечи промокли от слез радости и счастья. Эти люди прямо-таки жаждали увидеть кого-нибудь, хоть отдаленно связанного с их близкими, которые много лет назад покинули родину, иные, быть может, навсегда. Сам отец двух дочерей, я легко могу представить себе, что должны были испытать мои дед и бабка, когда мой отец увез свою семнадцатилетнюю невесту в Африку, пользовавшуюся в то время лишь славой страны диких зверей и враждебных племен. Вернувшись в Ливан после почти пятидесятилетнего отсутствия, моя мать уже не застала своих родителей в живых.