Люку было более чем понятно это ощущение.
— Конечно, когда по времени должен был приехать последний автобус, а она не пришла, я начал волноваться, — говорил мистер Томпкинс своим глубоким, медленным голосом. — Я позвонил на фабрику, но сторож сказал, что все давно ушли. Я позвонил в госпиталь, подумав о несчастном случае, но там сказали, что такая не поступала. Уже в полночь я позвонил в полицию. Примерно в семь утра они сами позвонили мне, чтобы сообщить… — На глазах его выступили слезы. — Они, конечно, были бесконечно участливы, будто… будто я был знаком с ними как с завсегдатаями своего паба… но… — и он пожал плечами, не в силах выразить словами боль.
Пэдди с Люком переглянулись, давая понять друг другу, что им здесь более нечего делать, кроме как сказать краткие, ничего не значащие слова участия, что не приносят ни облегчения, ни объяснения случившегося.
Мистер Томпкинс проводил их, тщательно закрыл дверь в комнату, где сидели дети. Дети молча смотрели в бубнящий телевизор, очевидно, ничего там не видя и не понимая.
— Они не сказали мне… может быть, они не могли? Она была… изнасилована?
Пэдди пришлось отвести взгляд от полных боли глаз мистера Томпкинса.
— Нет, — твердо сказал Люк. — По всей видимости, ее зарплата — это все, чего желал убийца. Мистер Граймс сказал, что вчера ей, как всегда, выплатили деньги. Но их не было в ее сумке, когда мы подобрали ее.
— Бог мой, — проговорил мистер Томпкинс. — Там было так немного… И убить из-за этого… — Но в его взгляде было облегчение. Люк почувствовал, будто он скормил крошки хлеба умирающему от голода, — и, возможно, так оно и было.
— Мы будем держать вас в курсе, мистер Томпкинс, — сказал он.
— Когда мы можем… когда…
— Следователь свяжется с вами сегодня или завтра утром, — пообещал Люк.
Они вышли и молча прошли к машине. Пэдди взглянул на улицу для маленьких очаровательных домиков.
— А действительно, здесь очень мило.
Люк открыл машину, не взглянув на него.
— Было, — тускло проговорил он.
Глава 2
Дженифер Имс стояла возле аптеки и глядела на Хай-стрит. Наступали сумерки, но свет поздней осени еще лился на каменные стены домов, золотил их и придавал обстановке странный двумерный вид. Как будто улица была декорацией к пьесе или фильму. Как, интересно, он мог бы называться?
Она взглянула на часы. Такая тьма — и всего без пятнадцати четыре? Итак, «Тьма в половине четвертого?» Нечто вроде этого. Сырой ветер проникал под пальто, и за выхлопными газами она чувствовала запах дождя, а также горьковатый запах бархатцев, идущий от клумбы неподалеку. Она обещала встретиться с Фрэнсис в четыре у «Коппер Кеттл».
— О, доктор Имс! — услышала Дженифер и обернулась. Это был мистер Пелмер, аптекарь. — Рад, что встретил вас: боюсь, вы забыли выписать один рецепт для старой миссис Биддл. — Он протянул ей бланк, и Дженифер почувствовала, как она вспыхнула, отыскивая в сумке ручку.
— Простите, мистер Пелмер, наверное, я была чем-то отвлечена.
Она нашла ручку и, приложив бланк к окну, написала рецепт. Ручку пришлось несколько раз потрясти, пока она согласилась начать писать в необычном положении.
Мистер Пелмер добродушно рассмеялся. Он был маленьким человечком с большой лохматой головой. Он напоминал ей морского конька. По-видимому, он полагал, что громкий смех — признак мужественности. Обычно этот смех неприятно поражал тех, кто не был знаком с этой чертой аптекаря, и даже внушал тревогу. Но Дженифер притерпелась к нему — или, скорее, внушила себе, что ей придется слышать этот смех еще много лет.
— Ну, да это ерунда, — успокоил мистер Пелмер, продолжая посмеиваться, будто медицинские ошибки были для него чем-то комичным. — Ваш дядя — мастер по выписыванию рецептов. Причем я всегда мог бы сказать, в какое время суток он выписывал рецепт. Утром рецепты бывали разборчивы, но к вечеру он настолько уставал от стонов и жалоб пациентов, что его рецепты становились похожими на пару закорючек — и ровную линию вместо подписи. Я всегда говорил миссис Пелмер: вечерним пациентам лекарство прописываю я, а не он. — Он перестал смеяться. — О, конечно, я не допускал никакого неуважения к вашему дяде. — Мистер Пелмер разведывал мостовую и внимательно следил за реакцией Дженифер.
— Конечно, — согласилась Дженифер, возвращая ему бланк.
— Он чудесный человек. Нам очень недостает его, — продолжал мистер Пелмер. — Никогда не будет другого… так сказать…
Дженифер улыбнулась.
— Да. Многие его пациенты говорили мне то же самое: никогда не будет другого такого человека.
Мистер Пелмер как-то странно, искоса взглянул на нее и добавил:
— К счастью.
Дженифер не пожелала показать своего удивления, но не пожелала предать даже и в воспоминаниях своего очаровательного, но бесконечно эксцентричного дядю, недавно ушедшего на покой доктора Уэллеса Кэдвеледера Мэйберри.
— Это только один не подписанный мною рецепт? — с улыбкой спросила она. — Мне нужно идти, у меня еще много вызовов на дом. («Брось, Дженифер, — сказала она самой себе, — у тебя сегодня всего четыре вызова. Всего четыре — и притом приятных».)
— Ах, да. Я слышал, что мистер Тиг вновь подкачал, — уклончиво сказал мистер Пелмер. — Не сомневаюсь: потребуется «Дайте То Же Лекарство, Что Вы Давали Прежде». Я уже приготовил. — И он, лучезарно взглянув на врача, подмигнул, будто они были всецело понимающими друг друга заговорщиками.
— До свидания, мистер Пелмер, — проговорила Дженифер и пошла прочь, прежде чем он заговорил снова.
Старый дурень, подумала Дженифер, хотя она предполагала, что лекарство понадобится действительно то же самое, если только дядя не ошибся в диагнозе. А такая возможность всегда была. В последние годы артрит медленно, но верно подавлял ум и жизнедеятельность дяди. Он нанял помощника, молодого Дэвида Грегсона, но все годы с момента ее развода он надеялся, что Дженифер наконец сдастся и «вернется домой», как он говорил. Именно дядя Уэлли вдохновил ее стать врачом, и она предполагала, что он всегда знал, что капитуляция, наконец, произойдет. Втайне она надеялась, что он расстанется со своими надеждами, поскольку была честолюбива и планировала сделать карьеру консультанта по внутренним болезням. Когда она приходила к дяде с визитом, тот говорил о ее практике уверенно, будто пациенты были уже ее собственными, а она — постоянно практикующим врачом. Она обычно улыбалась — и твердо переводила разговор на другую тему. Возможно, он понимал, что эта работа — не то, чего она желала бы; возможно, не желал, чтобы она делала одолжение ему из любви. Все это напоминало противостояние двух упрямых, но любящих друг друга людей.
Год назад он начал то писать к ней, то звонить ей, прося, а затем и умоляя оставить работу в Лондоне и взять из его слабеющих рук практику провинциального врача. Вначале она была раздражена, что их неаннонсированный «пакт о ненападении» нарушен. Она отделывалась неясными обещаниями, откладывая роковой день решения и проклиная себя за нерешительность. Но постепенно в ее докторском мозге — этой холодной, отрешенной субстанции, где плечом к плечу стоят эгоизм и расчет, — начали звенеть колокольчики тревоги. Надо сказать, Дженифер почувствовала почти облегчение, когда последовал первый, еще относительно мягкий удар. Значит, ее диагноз подтвердился, и это позволило ей расстаться с Лондоном и своими амбициями много легче.
Легче, но не легко.
Она прожила в Вичфорде до четырнадцати лет, и поэтому у нее было то самое чувство «возвращения домой». Город выглядел таким же, как был, но люди в нем изменились, и более всего изменилась она сама. Она теперь не та наивная девочка, а искушенный в медицине врач, сотрудник госпиталя-колледжа в Лондоне. По крайней мере таковой она себя считала.
И первой ее большой проблемой по возвращении в Вичфорд оказался партнер дяди Уэлли — Дэвид Грегсон. Он смотрел на нее так, как консультант мог бы смотреть на какую-нибудь санитарку: она достойна была, по его мнению, лишь скучной работы с писаниной, а не настоящего дела. Они уже несколько раз спорили всерьез, и дальнейшее развитие событий было непредсказуемым. Она признавала за собой излишнюю горячность, но также считала, что ее врачебные знания следует оценить по справедливости. Она чувствовала, что отношение Дэвида Грегсона к ней было несправедливым, а его постоянные отказы разделить ответственность за врачебную практику искушали ее: ей хотелось просто плюнуть ему в лицо. Он постоянно подчеркивал, что ее деятельность — временная и что вскоре доктор Уэлли вернется к своей работе. Но это было невозможно, и они оба прекрасно знали это. Грегсон делал вид, что всячески поддерживает силу духа и веру в выздоровление у старого доктора Уэлли, но Дженифер подозревала, что делал он это из эгоистических побуждений. Он не желал признать неизбежное. Не хотелось признавать это и ей. Но обстоятельства были таковыми, как были — и она твердо намеревалась остаться. Последние месяцы работы в Лондоне показали, что там она достигнет не большего, как компетенции консультанта (а женщине, чтобы сделать карьеру, всегда нужно быть более, чем просто компетентным специалистом). А здесь у нее был шанс стать хорошим специалистом широкого профиля.