— Я завклубом, — сказала женщина. — Баня вам готова, можете мыться.
Веки, пока шел сюда, разлепило, и теперь видел женщину. Лет тридцать ей было, чуть, может, побольше, не городского склада — сразу видно, но с эдакими глазами… куда другой городской против таких глаз. С Лилей Глинской было что-то схожее в облике. Не поймешь что, неуловимое, и не похожесть, нет, а именно что вот — схожее. Ночью сегодня встречала не она, мужчина-завхоз.
Женщина, когда открыл дверь, собиралась подняться на крыльцо, ступила уже на нижнюю ступень, но открыл — и спустилась обратно на землю. Ошарашил, конечно, своим видом.
— Какая баня? — не понял Кодзев с конфуза.
— Ну баня, звонили нам из управления, приказали: мыться вам.
— А! — Кодзев сообразил. Да, верно, по графику, составленному в управлении комбината, здесь у них должна быть, как выражается Лиля, помойка. Истопили уже, значит. А впрочем, и пора. Пока женщины помоются, пока мужчины, да поесть, да кабинеты развернуть… времени, в общем-то, уже и в обрез, в два часа надо бы начать прием. В четыре вернется смена, в пять хлынет целый поток, вот до этих пяти — детей пропустить да женщин, что свободны. — Спасибо, — поблагодарил он завклубом. — Вовремя нас разбудили. А то мы сами-то… Поздно приехали.
— Да уж и я эдак подумала. — Завклубом обрадовалась, что угодила, лицо у нее было прямодушное, без всяких складок хитрости, и так все и засветилось. — Баня в семь готова была, а я подумала: пусть хоть до девяти поспят, ночью приехали, пусть выспятся, пусть потом нас получше осматривают. — Она засмеялась, довольная своей шуткой, и Кодзев, забыв о своем виде, тоже поулыбался ответно.
— На радиоузел, где он у вас, сходите, — попросил он. — Пусть объявляют: в два начинаем прием детей и женщин, с пяти до девяти — всех. И завтра целый день. С девяти до вечера.
Завклубом объяснила, как найти баню и столовую, которая тоже нынче открылась специально для врачей, прямо с утра, Кодзев поблагодарил еще раз и пошел обратно в зал. Все уже снова спали. Поднялся только корреспондент — сидел неодетый на своей раскладушке, сонно моргая, в губах у него была сигарета, чиркал колесиком зажигалки, пытаясь прикурить.
— Мы здесь прием вести будем, не курите, пожалуйста, — попросил Кодзев.
Корреспондент поспешно закивал: хорошо-хорошо, понял и вынул сигарету из губ.
Вчера, когда ходили с ним по городу — к кинотеатру смотреть афишу, потом обратно, — корреспондент понравился Кодзеву. Выспрашивал — это конечно. И откуда родом, и как в медицину пришел, и тому все подобное, но и о себе говорил, своими мыслями делился, как-то по-человечески все было, без натужности, так что даже и с охотой отвечал на его вопросы. Вот и сейчас: только попросил — сразу понял. А Урванцев, ведь сам врач, а сколько сил положил, чтобы заставить его не курить там, где прием. «Сколько работаю — всегда курил», — и с места не своротить.
— Подъем! — закричал Кодзев. И пошел вдоль мужского ряда раскладушек, заворачивая на всех одеяла до пояса. — Подъем. — Перешел на женский ряд за креслами и стал трясти за плечи: — Подъем! Девочки, баня для вас!
— Санечка! — потягиваясь, позвала его Лиля. Он уже прошел ее и тряс теперь Галю Коваль, студентку из аптекарского, которая была в бригаде провизором. — А почему ты с нас, Санечка, одеяла не сдираешь? Что ты такой несмелый?
Ох, язычок! Брить таким язычком…
— В следующий раз обязательно, — пообещал Кодзев.
Первыми в баню, как обычно, отправили женщин. Им потом дольше сушиться, дольше приводить себя в порядок. Мужчины в ожидании своего часа взялись за бритье. Вчера никому побриться не удалось, и все были обросшие. У Воробьева только и не щетинилось, он, наверно, и раз в неделю мог бриться. Не пух, конечно, но и не настоящий еще волос, эх, воробушек, что он, не видит, к какой кошечке в лапы попался? Не видит, наверно.
Побрившись, Кодзев взялся за чемодан с лекарствами. Сел на раскладушку, развязал веревки, которыми чемодан был на всякий случай перевязан для крепости, и отщелкнул замки.
Освобожденная крышка тут же подпрыгнула вверх, как на пружине.
Кодзев откинул ее до конца — и не сдержался, простонал изнеможенно: «М-мм!..»
Еще бы ей, крышке, не подпрыгнуть: с такой горой было наложено в чемодан. Бедняга корреспондент. Как он таскал его.
— Вай-вай-вай, — сказал Дашниани, заглядывая в чемодан. — Он что, дурак последний, твой Пикулев, прислал столько?