— А вы хоть позвонили, предупредили, что мы едем? — с обеспокоенностью спросила жена.
— Ничего не надо предупреждать, ни к чему, — сказал Шамурин. — У меня мать, я ж говорю, пока меня не дождется, не ложится. Ждет меня. У тебя где мать? — совсем развернулся он спиной к ветровому стеклу, чтобы видеть Гаврилова.
— В Первоуральске, — сказал Гаврилов. — Я из Первоуральска, город такой.
— Плохо, — качнул своей круглой, крепкой головой Шамурин. — Не любишь ты мать. Я свою к себе привез. Не хотела. А я кулаком: «Ты что, в наземе здесь своем жизнь кончать будешь?»
— Они у меня оба там с отцом в Первоуральске, — вставил Гаврилов, — как я их повезу?
— Стыдно же, — не слушая его, посмотрел теперь на Люсю Шамурин. — Я в ванне с кафелем моюсь, а она — в бочке, банька у нее развалилась. Реветь мне, вот не поверите, захотелось, как я эту бочку увидел.
— Так подправили баньку бы, — сказала жена.
— Ни к чему, пусть в ванной лучше, — с удовольствием хохотнул Шамурин и крепко потер бороду на щеке ладонью. — С кафелем. С розовым.
Такси, звонко шебурша шинами, неслось по пустынному уже, с редкими машинами проспекту, взносилось на мосты — один, другой, нырнуло под третий и поехало, крутясь в поворотах направо и налево, следуя командам Шамурина, по каким-то колдобистым неосвещенным улочкам, и по тому, что окна горели только у самой земли и не было трех в ряд, ясно было, что дома одноэтажные, индивидуальной застройки. Водитель чертыхнулся:
— Да я днем-то сюда не езжу, фу, дьявол! Занесло с вами…
Потом, свернув в очередной раз, въехали вдруг в хвойный лес, исчезавший стволами в черной вышине, а затем так же неожиданно выскочили из него на многоэтажный современный микрорайон, каменную мешанину башен и девятиэтажек, редко кое-где расцвеченную прямоугольниками освещенных окон, и Шамурин скомандовал:
— Вон, к тому дому, ко второму подъезду.
Таксист подогнал «Волгу» к одной из спаренных башен, Шамурин вытащил из кармана рубль и, обернувшись к Гаврилову, попросил:
— У меня нет больше. Добавь. Дома потом рассчитаемся.
Гаврилов пригнулся, глянул между сиденьями на счетчик — окошечки показывали три с полтиной.
У него от выезда в совхоз тоже остался рубль, и полтора рубля добавила Люся.
— Все, приехали, — вываливаясь из кабины, довольно сказал Шамурин, снова с шуршаньем потирая ладонью бороду.
4
В лифте, с легким поскребыванием запахнувшем за ними автоматические двери, ехали молча. Шамурин, как вошли в подъезд, враз посуровел, брови у него сдвинулись к переносью, и он все пошоркивал и пошоркивал ладонью по бороде на щеках.
Холл перед квартирой с горящей под потолком лампой дневного освещения был закрыт. Шамурин пошарил по карманам, постоял в задумчивости и позвонил.
Ни одна из трех дверей внутри холла не открылась. Подождали. Шамурин снова поднес руку к кнопке, помедлил, помедлил — и позвонил.
Открыли после третьей попытки. Не то чтобы открыли, а дверь квартиры справа немного приотворилась, на ширину цепочки, и оттуда глянули на них чьи-то глаза. Потом дверь снова захлопнулась, Гаврилов ждал — сейчас она откроется на полную ширину, но дверь не открывалась.
— По-моему, не очень-то хотят нас пускать, — с быстрым смешком проговорила Люся.
— Ничего, ничего, — обернувшись, успокаивающе помахал рукой Шамурин.
Прошло около минуты, и дверь снова отворилась. Теперь она отворилась по-настоящему, и из нее, сонно помаргивая, придерживая руками халат на груди, вышла женщина, отомкнула дверь холла.
— Это я, — шепотом почему-то сказал Шамурин, переступая порог. — А это со мной, — махнул он рукой на Гаврилова с Люсей.
— Вижу, — отозвалась женщина и, не проявляя никакого желания познакомиться, пошла обратно в квартиру.
— Пойдемте, — все так же почему-то шепотом позвал Шамурин. И пояснил: — А это моя жена, Валя зовут.
Они зашли в квартиру, и Гаврилов с размаху закрыл за собой дверь.
— Тсс! — с приложенным к губам пальцем повернулся к нему Шамурин. — Раздевайтесь давайте. Вот сюда.
Жена его, взмахнув полами халатика, скрылась за комнатной дверью.
Квартира была точно такая, как у Гаврилова. Та же малюсенькая, тесная прихожая, та же, вон видно, кухня, то же все расположение дверей — те же, выходит, тридцать два метра двух совмещенных комнат. По узкому короткому коридорчику, ведущему на кухню, были натянутые веревки, на них висели мокрые белые и голубые пеленки, марлевые подгузники в желтых пятнах, ползунки, косынки, в квартире стоял волглый кислый запах младенческих испражнений.