Она говорила — будто они были давно и хорошо знакомы, близкими, добрыми друзьями были, вот как, и Прищепкин остановился скорее не потому, что она попросила его, а от удивления этому ее тону.
— Чего кончать. Все уж, поди, кончили. Все, чего уж, — сказал мужик, не взглянув на Прищепкина. Закрыл глаза, постоял так молча, открыл, повернулся и пошел. — Не! — мигом вдруг развернувшись обратно, закричал он, и теперь Прищепкин увидел его глаза: в них как горело по бешеному огню. — Не, ну вы точно это, да?!
— Безусловно точно, — отозвалась Кошечкина и быстро глянула на Прищепкина, развела руками, ласково повинилась взглядом: сейчас, сейчас.
Мужик схватил себя крест-накрест за рукава расхлюстанной рубахи, натянул их так, что затрещали, снова повернулся и, шатаясь, пошел. Прищепкин смотрел ему вслед. Мужик отпустил рукава и побежал.
— Отец мальчика. Как приехал со смены, так тут же в столовую водку пить. Его уж увезли, а он только узнал, — сказала Кошечкина. — Пришлось вот говорить с ним. Плохи, конечно, дела у мальчика. Внутренние органы, видимо, порваны. А я, кстати, как раз вас искать отправилась, — без всякого перехода сообщила она — то, очевидно, из-за чего и остановила Прищепкина. — Мне сказали, вы на реку пошли, и я тоже как раз собралась, хотела, чтобы вы мне компанию составили, на лодке, может быть, покатались бы. Я ведь педиатр, детский врач, а почему-то, знаете, закономерность уж вот такая, детей часов до пяти ведут, после нет. Свободна потом бываю, нечего делать. А вы, я вижу, и сами уже весла взяли. Пойдемте, покатаете? Прием еще часа два будет, не меньше. А то и три. Мы только двое с вами вольные птицы.
Прищепкин стоял с веслами на плечах и молчал. Он был ошеломлен, как она ровно, будто о чем-то обыденном, сказала о порванных, кровоточащих внутренних органах, и следом, тем же тоном — о том, что хотела покататься на лодке.
— Что вы молчите, Володя? — вновь сощуриваясь в ласковой своей улыбке, проговорила Кошечкина, подняла, положила руку на его руку, держащую весла на плече, и в этом ее касании тоже была какая-то ласковая, мягкая вкрадчивость. И по-прежнему она говорила так, будто они были давними, добрыми друзьями, и она скорее не укорила его за молчание, а прощающе пожурила: — Пойдемте, пойдемте, не отказывайте женщине. Сами себе не простите потом. Ведь если б еще река простая. А то ведь Бирюса, не какая-нибудь. «Ой, ты, речка, речка Бирюса…» — пропела она.
Ну да, была такая песня, в его детстве, все ее пели по радио, вспомнилось Прищепкину. Да нет, вовсе он не собирался отказывать Кошечкиной. С чего вдруг? Для того и брал весла. Сейчас с нею, пока все еще заняты, потом с остальными. Не побеседовал с нею, кстати. Вот и случай. Не любят ее в бригаде из-за этого хирурга Воробьева, при всех-то, между прочим, и неловко, оттого, может, и не подходил, если так подумать, что неловко, а тут и случай. Да и приятно, в общем, будет провести с нею время, есть в ней такое что-то…
— Пойдемте, — сказал он. — Молчание мое — знак согласия. Я просто размышлял, занести одни весла, не занести. Возьмем обе пары, я еще лодок не видел.
Про весла он придумал прямо сейчас, удобно показалось объяснить ими свое молчание. Не объясняться же, в самом деле, по-настоящему. Это, должно быть, профессиональное у врачей — уметь отстраняться от чужой боли. А как иначе? Иначе нельзя, наверное.
Лодку, когда столкнул ее в воду, развернуло по течению, и Прищепкин, сев на весла, так по течению и направил ее. Течение с виду было несильное, но весла, видимо, основательно прибавляли скорости, и только вроде отплыли от берега, а вот уж и один бон, изогнутой бревенчатой стежкой прострочивший реку почти до середины, остался позади, вот и второй, с тихо обтекавшей его водою, ушел за корму и стал истончаться, делаться все ниточней, и сам поселок уже кончился, потянулось берегом голое после недавного еще сплава, не успевшее обрасти штабелями унылое пространство нижнего склада. Прищепкин понял: нужно разворачиваться против течения. А то еще десять минут, и будешь потом грести обратно до самых сумерек.
Он загреб веслами в разные стороны, течение противилось, он загреб, быстро пронеся весла в воздухе, еще раз, и лодка развернулась. И сразу ощутилось, что такое против течения: греб, налегая на весла, изо всей силы, а казалось, кто-то снизу держит лодку за киль, не пускает, и приходилось, чтобы весла дольше оставались в воде, чтобы гребок получался мощней, далеко откидываться назад, пригибаться низко к коленям.