Никогда в жизни мне не было так страшно, хоть за последнее время я уже стала привыкать к этому чувству. Но править бешено несущейся лошадью, неудобно сидя боком, оказалось выше моего понимания. Я все силы тратила на то, чтоб только не свалится под копыта коня. Мое сердце билось быстро-быстро, его удары шумели в ушах. От страха зуб на зуб не попадал. Я боялась повернуться, но слышала, что грозные звуки погони стали редеть и будто отстали. Я хватала ртом воздух и скакала, скакала вперед по дороге. Мне показалось, что успело пройти лишь мгновенье, а мой конь уже стал ронять хлопья пены, и устало всхрапывать. Я не сразу поняла, что он двигался все медленней и медленней, пока совсем не перешел на шаг. При таком аллюре я даже смогла посмотреть назад. Там никого не было: ни преследователей, ни моего Громилы. По спине пробежал противный холодок.
–Одна! Совсем одна! – громко вскликнула я.
Конь мой вздрогнул и встал. Раньше я не верила, что породистые жеребцы просто могут замереть и остановиться от усталости, точно так же как деревенские тяжеловозы или упрямые ослики. Я сползла со спины измученного животного. Почувствовала, что колени дрожат и ноги подкашиваются, я схватилась за уздечку руками и повисла на ней.
–Держи меня.
Конь, как будто понял, покосился умными глазами. Хорошо ему, он не боится одиночества. А я даже боялась додумать до конца мысль о том, что Ганс погиб и никогда не вернется. Мне очень хотелось броситься назад, туда где он остался и искать моего Громилу, но я знала, что будь он здесь, Ганс отчитал бы меня за бестолковые мысли. Он же велел мне скакать совсем в другую сторону. Я не знала, что делать. От страха и отчаяния кружилась голова, мир казался зыбким. Мне вдруг стало холодно.
–Как жаль, что мой теплый шерстяной плащ так и остался в баронском замке, – вздохнула я, – Ганс бы обязательно что-нибудь придумал, может костер развел бы.
Мне стало стыдно за то, что я так привыкла во всем надеяться на Громилу, что мне даже в голову не пришло развести самой. Я потянула коня за повод.
–Давай-ка уйдем с дороги, здесь нас слишком хорошо видно. Устроимся вон под тем старым дубом.
Конь, само собой спорить не стал. Привязав его к толстой ветви дуба, я принялась собирать хворост. Но большая куча сухих веток, еще не костер. В моем нарядном платье не было и быть не могло сумки для огнива. У меня оставалось единственная надежда на то, что в седельной суме найдется столь необходимый мне предмет. Я тщательно обшарила все что барон считал нужным брать в дорогу. Там было много бесполезных вещей: флакончик с ароматной водой, крохотный веер, тупой уже тронутый ржавчиной кинжал с украшенной дорогой резьбой рукоятью и большой кусок беленой льняной ткани с вышитым баронским вензелем, видимо служивший в дороге полотенцем. Но и вожделенная огнива тоже нашлось в седельной сумке. Осторожно развязав кожаный мешочек, я вытряхнула на ладонь все что мне было нужно, для того, чтобы согреться у костра.
–Просто удивительно, что хотя бы здесь все хранится в полном порядке, – улыбнулась я, – ни ржавчины, ни плесени и трут сухой.
Находка меня порадовала и взбодрила, однако разговаривать самой с собой было очень грустно. Я ловко высекла яркую искорку. Трут занялся огоньком, но тут же погас. Я повторила попытку снова и снова. Но вместо веселого огонька, передо мной плясал только сизый дымок.
–Да что ж это такое?! Даже костра не могу сама разжечь, – расплакалась я.
Сидела растирала слезы по щекам, всхлипывала, мерзла. Будто пожалев меня над моей кучей хвороста поднялся одинокий синенький язычок пламени. Полизал тонкую веточку, пробежался по ней, пропал и поднялся вновь веселым рыжим костерком. Как завороженная я следила за его движениями, протянула к костру замерзшие пальцы, почувствовала ласковое тепло.
–Хорошо устроилась, зеленый заморыш.
Я повернулась на голос, протерла заплаканные глаза.
–Ганс! Как хорошо!
Я хотела броситься к нему на шею, но он устало отстранился.
–Подожди, – вздохнул Громила, – я только посижу отдохну…
Он опустился на сухую корягу, я не могла сдержать испуганного крика.
–Ты весь в крови!
–Это не моя, в основном…
Вся его одежда была в бурых, уже засохших пятнах, но одно темное мокрое неумолимо расползалось по его боку.
–Ты тяжело ранен?!
–Ерунда.
Он сполз с коряги, разлегся на голой земле, прикрыл глаза.
–Я щас, я мигом… я соберусь…
Я бросилась к нему.
–Ганс! Ганс!
Он меня не слышал. Я сразу вспомнила все чему учила меня мать. Что любую рану нужно промыть и туго перевязать. Я беспомощно оглянулась вокруг. Чем промыть? Чем перевязать? Я подбежала к коню, снова стала шарить в седельной сумке. Большое полотенце, пахучая бутылочка. Вернулась к Гансу. Под изорванной курткой все в крови. «Я боюсь крови» вспомнила я и сразу забыла. «Некогда боятся!» в заветной баронской бутылочке жидкости всего ничего, хотела плеснуть на полотенце и передумала. Наклонилась, оторвала край от своей нижней рубахи. Намочила, протерла рану. Прижала к ней сложенное полотенце с вензелем, поискала глазами чем бы завязать. Опять в дело пошла длинная полоса оторванная все от той же нижней рубахи.