–Ночью спит барон и видит,
Что витраж напрасно выбит!
Бог наделал герцогинь,
И заморышей. Аминь! – шепчет он.
–Замолчи! Бородатый услышит, – зашипела я на него. – что на тебя нашло?
–У нас в поселке жил поэт и называл это вдохновением. Он говорил, «вдохновению мешать грех»! мне раньше никогда не хотелось сочинять стихи.
–А теперь что?
–Не знаю, это все бородатый виноват, наверное его травки действуют.
Кажется, дровосек услышал его последние слова, возмутился:
–Трава у меня правильная! Никто не жаловался!
–Так и я не жалуюсь, – продолжал веселиться Громила. – Мне с роду так весело не было.
–Это от того, что болезнь уходит, вот тело и радуется!
–И долго оно будет радоваться? – опасливо спросила я.
–Поживем, увидим, – философски отозвался внук знахарки. – Ему очень повезло, что вы, госпожа, такая заботливая. Потеряй вы тогда время, не смог бы он сейчас радоваться.
–Так я обязан своим спасением моей госпоже?! – не без иронии осведомился Ганс.
–А как же, – серьезно подтвердил дровосек. – Если б не она, доедали бы тебя лесные звери.
–Да, в рай меня видно не возьмут, а в ад торопиться не стоит. – Стал серьезным «Кроха». – Лучше потоптать Землю еще немного, – и шепнул только мне, – спасибо, спасительница.
Снова наступал вечер, надвигалась ночь, но уже вроде бы не обещала ничего страшного. Бородач подал новый повод для беспокойства:
–Домишко, у меня, я смотрю, слишком мал для троих. По человечески и переночевать негде. Куда же я вас, госпожа, уложу? Сегодня нет нужды дежурить с раненым. Нынче, он должен спать как убитый.
–Ничего, разместимся как-нибудь. Я тоже могу лечь на полу.
–Да здесь и на полу то двоим не уместится. Стол мешает. Я вот что удумал, – дровосек для солидности поднял указательный палец, – устрою я вас по человечески, есть у меня большая холстина, набью ее свежей соломой, будет мягко как на перине. Стол сдвину, брошу у очага, чтоб, вам, ночью было теплее. Найдется у меня и плащ на заячьем меху вместо одеяла…
–А сам куда денешься? – насторожился Громила.
–А сам пойду ночевать в деревню, к сестре, а утром свежего хлеба принесу.
–Зачем такие сложности? – попыталась его отговорить я, – вовсе нам не нужен свежий хлеб. Здесь устроимся как-нибудь.
Но бородач оказался человеком упрямым и стоял на своем крепко, как осел на дороги. Я сразу ярко представила, как он проболтается сестре о нас, слухи дойдут до барона и он устроит новую облаву. Новые страхи сжали мне сердце.
–Что ж это такое? Ни дня нельзя пожить спокойно! – сокрушалась я.
–Да не беспокойтесь, госпожа, я буду нем как рыба! – заверил дровосек. – Я вообще болтать не люблю, а сестра и расспрашивать не станет, она уже привыкла. Я к ней каждую неделю наведываюсь.
Убедившись что переубедить его не удастся, я уступила. Бородач достал из сундука холстину и отправился в сарай за сеном. У меня буквально руки опустились от беспокойных предчувствий. Ганс тоже был мрачен.
–Подвел я тебя, – воздохнул он, – ни дровосека удержать не могу, ни баронских людей встретить как следует.
–А может все еще обойдется, и бородатый вернется один?
–Что-то мне не верится в такие чудеса. Но нам остается только ждать.
Дровосек, как обещал, отодвинул стол и устроил мне удобное ложе, возле теплого очага. Я достала из кошелька пару серебряных монет, подала ему.
–Раздобудь в деревне какой-нибудь плащ для меня, мой остался в носилках, а слуг я отослала. Подойдет любой даже самый небогатый.
–Но здесь слишком много, – удивился бородач.
–Купишь плащ, а все что останется, пусть будет тебе оплатой.
–благодарю вас за щедрость, госпожа, – расплылся в улыбке великан дровосек.
Он зажал деньги в громадном кулаке и ушел по тропинке в лес. Тюфяк и правда был удивительно удобный, но мне не спалось. Я то и дело вскакивала подбросить дров в очаг, поправить огонь. Снова улеглась, закрыла глаза, но сон не шел.
–Ганс, ты спишь?
–Сплю.
–А я все думаю, сдаст нас дровосек или нет?
–Это зависит от времени.
–Как это?
–Он сказал, что до деревни пару часов хода, значит он уже там. Если расскажет про нас, еще через пару часов набегут с факелами колдунов ловить, – спокойно рассуждал Громила.
–Мне страшно, – прошептала я.
–Опять к отцам доминиканцам и мне совсем не хочется.
–А за что тебя хотели сжечь?
–Долго рассказывать. Спи лучше.
–Я спать все равно не могу! Расскажи пожалуйста, – жалобно попросила я.
–Ладно, слушай, если так хочется. Мой отец Вильгельм Кольман – знаменитый оружейник, у него большая мастерская, подмастерья, ученики, свое клеймо с изображением рыцарского шлема. Он важный стал, толстый. Я у него был только молотобойцем, а всю ответственную работу доверял только моему старшему брату. Тот видишь ли не так широк в плечах, как будто это признак ума. Короче, разругался я с ними. С братом подрался, отцу нагрубил. Ушел куда глаза глядят и пристроился в соседней деревне у кузнеца в помощниках, коней подковывать. В один черный день проезжал мимо нашей кузни епископ. И потеряла его лошадь одну подкову. Я заново подковал, священник хорошо заплатил, а недели через две сдохла у него эта кляча. Невесть отчего, может овес был плохой, а может срок ей пришел. Или сам епископ в сердцах палкой побил, да перестарался. Как бы то ни было, а святой отец припомнил, где останавливался подкову менять, да и объявил меня колдуном, что лошадей портит. Ему, наверное, доминиканцы, за каждого нового колдуна приплачивает…