Озадаченные поначалу врачи, еле сдерживают смех. Ну, кто мог ожидать такое?!
Лица лихо отплясывающих остаются тревожно-серьезными, зато Александр не захваченный хороводом, не выдерживает и хохочет до слез. Всех зрителей охватывает бурное веселье, Пуся тоже смеется. Пляски останавливаются, раскрасневшиеся толстяки отдуваются с обиженным видом.
Думаю спонсоры больше сюда не приедут.
Стою у окна, смотрю, как разворачиваются, уезжают крутые джипы. Видно не судьба, нам быть вместе. Саша, Сашенька… обидно до слез, и ничего, ничего не изменишь!
Девочки меня жалеют, Машка развлекает разговорами:
–Не грусти, вернешься домой, все наладится! А потом расскажешь ему все, объяснишь! Он поймет, ну, подумаешь психушка.
–Эх, если бы только это!
–Не грузись, у других и хуже бывает!
–А ты здесь почему? – спрашиваю я, хоть и решила не лезть с вопросами.
–О, это целая история с ведьмами и мистикой.
–Расскажи!
Мы усаживаемся поудобнее, и Маша начинает:
–Все началось с того, что меня угораздило по уши влюбится в женатого мужика. И не то чтоб красавец, так себе, но я втрескалась как дура! А он-то – сволочь! Нет чтоб погасить мои страсти, ответил мне полной взаимностью, сбежал от жены, снял квартиру и позвал меня к себе жить. Я чуть не померла от радости. Все там отмыла, вычистила, обеды, завтраки, ужины. Семейная идиллия, да и только.
–И за это тебя в дурдом? – прерывает ее сонный голос Ирки.
–Проснулась, наконец, соня.
–Как себя чувствуешь? – сочувственно спрашивает ее Лена.
–Голова трещит.
–Чайку хочешь?
Чаепитие устраиваем как на именины. Спонсорских сладостей еще на неделю хватит. Пока все жуют, Мария продолжает:
–А потом такое началось! Не вышептать. Жена пошла в наступление. У нас был дрянной замок. И в наше отсутствие она проникла в квартиру, разодрала все мои вещи, истыкала мои фото булавками, сунула вонючую сушенную птичью лапу под подушку. Мы сменили замок. Она подожгла дверь. Сняли другую квартиру, выходки прекратились.
–Наверное, ее в буйное отделение свезли, – предполагает Ирка.
–Туда ей и дорога, – соглашается Верка.
–Не знаю, что с ней стало, – качает головой Маша, – только нам стало еще хуже. Семен злой как собака, чувства как корова языком слизала. В доме все ломается, рвется, бьется. Мы ругаемся, мать говорит, что нас сглазили. Я жгу церковные свечи, лью святую воду, не помогает. По ночам спать не могу, задыхаюсь, будто кто-то душит. А если и засну, кошмары снятся.
–Точно сглазили, – авторитетно заявляет Ирка.
–Короче, через неделю такой жизни я поняла, что хочу в дурдом.
–И пошла сама?
–Сама.
–Помогло?
–Еще как! Сплю как младенец, ем с удовольствием, даже поправляюсь.
–А мне тоже странные сны снятся, – решаюсь признаться я, – из прошлого, будто бы из прошлой жизни.
–Расскажи!
–Да, рассказывать –то нечего, одни обрывки.
–А я вот думаю из таких снов роман написать, – заявляет Маша. – мне с детства снится одна история.
–Рассказывай, рассказывай, – требуем мы хором.
–Мне гораздо проще прочитать. Уж слишком много времени убила на то, чтобы собрать из обрывков целую историю. У меня получился настоящий рассказ, как из книжки. Сама не ожидала.
–Так он у тебя с собой?
–Да, заканчивала писать уже здесь, – разволновалась Маша, -Ну, так читать?
–Читай, читай скорее!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
МАШИНА ИСТОРИЯ,
ИЛИ
ЦЫГАНСКОЕ СЧАСТЬЕ.
Весна 1242 года. Северная Русь.
Далеко забрел цыганский табор от родных южных степей. Тесны стали бескрайние степи, не разминуться с дикими племенами, что несутся как пожар – от края до края, стрелами застилая небо, криком пугая птиц.. Их кони – ветер, их сабли – кривые молнии. Не понять их черной злости мирным цыганам.
Скрываясь от стремительных татарских отрядов, катили кибитки по лесным дорогам. Стеной поднимались деревья – великаны, страшно было молоденькой цыганочке. Ей едва исполнилось шестнадцать, мир был юн и свеж для нее. Её черные волосы завивались в тугие колечки, отливали синевой, закрывали шалью хрупкие плечи. Она куталась в огромный тулуп и все равно мерзла, закрыла свое смуглое личико большим воротом, только темные глаза сверкали из-под длинных ресниц .
Дед задремал, выпустил поводья, усталые кони медленно брели за первой кибиткой по раскисшей дороге.
Весна не спешила, снег таял медленно, сугробы едва осели, набухли влагой. Среди темных как ночь елей голые березы торчали как белые обглоданные зимой корешки .