— Нет, что ты, — Оби-Ван улыбнулся, положив руку на постель Энакина, рядом с его собственной, будто собираясь невзначай коснуться. В принципе, это бы он и сделал, если бы не…
— Где мой племянник?! Я хочу его видеть! — раздались из коридора возмущенные вопли Палпатина, а спустя минуту в палату ворвался и он сам. — Эни! Мальчик мой! Что же с тобой сделали?! — всплеснул руками Палпатин.
— Дядь, меня фура убила, — ответил явно ещё не до конца отошедший от наркоза Энакин.
— Я уже в курсе произошедшего. Тот недоносок, что был за рулём, понесёт наказание, я это так не оставлю! Но главное, что ты жив… Оставьте нас, пожалуйста. Мне надо поговорить с племянником, — приказным тоном заявил директор «Звезды Бессмертия».
Пришлось выполнять его требования, поскольку обсуждению они не подлежали, а Оби-Ван вместе с тем ощутил жуткую усталость, будто его веки стали вдруг неподъемными, а в глаза насыпали песка. Казалось, ещё чуть-чуть, и он свалится прямо здесь. Вверив Энакина заботам любящего дяди, Кеноби всё же решил позволить себе такую роскошь, как пара часов сна. О предстоящем разговоре с Энакином на тему своих чувств он подумает позже.
========== Призрак фуры из прошлого ==========
Спустя неделю почти вся клиника собралась в палате Энакина после окончания рабочего дня. Доктор Вос даже принёс две бутылки коньяка. Энакину, впрочем, доктор Кеноби пить его категорически запретил, поскольку с обезболивающими, которыми его кололи, алкоголь не сочетался. Баррис по такому случаю вызвалась сходить к автомату с напитками за соком для Скайуокера, за что Энакин был ей благодарен. Зато вот талисман «Звезды Бессмертия» Гривус старался незаметно подставить свой стакан под бутылку, из которой разливали коньяк, за что очень быстро получил этим стаканом по голове от Шаак Ти, которая, наученная теперь горьким опытом, опасалась за здоровье любимого. Немного поворчав, Гривус сам отправился за соком, поскольку спорить с Шаак — себе дороже.
С Гривусом, лежащим в соседней палате, Энакин успел за неделю, в течение которой тот от нечего делать приходил к нему по несколько раз в день, едва ли не подружиться. Кажется, о медицине Энакин за эти дни узнал от Гривуса куда больше, чем за годы в университете. Правда, заходить он мог лишь тогда, когда в палате Энакина отсутствовал доктор Кеноби, а такие минуты выдавались нечасто.
— Эх, жалко, что тебя, Скайуокер, до моего отделения так и не довезли, — в своем стиле сыронизировала доктор Вентресс.
Все засмеялись, включая самого Энакина, но вот доктор Кеноби промолчал. Сначала замер, с тем же пугающим молчанием глядя на свой стакан, а затем резко поставил его на стол и вышел. Энакин так и не понял, что вызвало столь бурную реакцию: доктор Вентресс всегда шутила подобным образом, а порой и вовсе заявляла, что не прочь однажды увидеть среди своих пациентов и самого хирурга. Но Кеноби всякий раз как минимум улыбался её чёрному юмору. Что же произошло на сей раз?
***
Дядя Шив исправно посещал Энакина в больнице каждый день. И исправно притаскивал с собой не только еду, одежду, книги, наушники и всё прочее, что обычно приносят людям в больницу, но и ещё кучу тех вещей, о которых не просил ни Энакин, ни тем более врачи, абсолютно ошалевшие, когда в палату внесли огромный плазменный телевизор. Позже Энакин, правда, догадался попросить у дяди Шива привезти ему ещё и приставку, и с тех пор его дни в больничной палате были заметно скрашены. Далее к интерьеру палаты добавились ноутбук, музыкальный центр, микроволновка, электрический чайник, и — вот этого Энакин и сам никак не мог понять, зачем — персидский ковёр и бархатные шторы с кисточками вместо привычных жалюзи.
Доктор Кеноби на все эти обновления лишь неодобрительно вздыхал и качал головой, не решаясь спорить с самим директором по поводу их необходимости, но вот в приставку с Энакином по вечерам играл с удовольствием. Энакин первое время постоянно проигрывал благодаря тому, что из двоих рук нормально функционировать теперь могла только одна, но со временем приспособился делать многие вещи одной лишь левой.
Первое время ему, конечно, было тяжело держать даже ложку или зубную щётку вдобавок ещё и по той причине, что из всех четырёх конечностей Энакин не чувствовал у себя ни одной. Порой даже просыпался в лёгком ужасе, чтобы убедиться, что хоть он и искалечен слегка, но в целом находится в полной комплектации. В принципе, даже из этого можно было извлечь маленькую выгоду.
— Доктор, а почему я не чувствую конечностей? Это нормально? — поинтересовался однажды Энакин во время того, как Оби-Ван, сидя на краю его постели, в очередной раз помогал ему нормально поесть и кормил с ложки.
— Это нормально, ты же постоянно на обезболивающих, но не волнуйся, скоро всё придёт в норму, — успокоил Оби-Ван, а затем хитро улыбнулся. — Думаю, сейчас, когда у тебя понижен болевой порог, самое время сделать пирсинг копчика.
— Что? — Энакин подумал было, что ослышался.
— Ну помнишь, ты просил меня проколоть тебе копчик? — Кеноби явно вселился, глядя на ошалевшее лицо Энакина.
— Да нет, нет, я передумал, спасибо, — Энакин покраснел и замотал головой, продолжив послушно кормиться с ложечки, не поднимая взгляд.
— Ну как скажешь, — Кеноби напоследок ещё раз лукаво улыбнулся и вернул себе серьёзное выражение лица.
***
Неизвестно, связано это было с теми же обезболивающими или ещё чем-то, но сны Энакину сниться начали странные. Часто после них, просыпаясь, он долго сидел в задумчивости и пялился в идеально белую стену палаты, а перед глазами продолжали мелькать картины давно забытого прошлого. Ещё недавно он не мог вспомнить о родителях ничего, кроме имён и дат на мраморном надгробии. Но теперь вспоминал так, словно это всё было вчера: папины глаза с шальными искорками, когда он показывал малышу Эни очередной фокус, и мамин голос, поющий на ночь колыбельные. Это всё казалось Энакину таким родным, но в то же время таким удивительным.
Но в очередное утро после сна доктор Кеноби, зашедший проведать Энакина, обнаружил его в слезах.
— Энакин, что случилось, что-то болит?! — Оби-Ван выглядел не на шутку взволнованным, подбежав к постели Энакина.
— Ничего, доктор, мне приснился очень плохой сон, — грустно улыбнулся Энакин, взяв руку Оби-Вана, которую он протянул ему, садясь на край кровати, в свои.
— Расскажешь?..
Энакин открыл было рот, но тут в палату заглянули, вежливо напомнив доктору Кеноби о начале сложной операции.
— Пусть оперирует доктор Тачи, — Оби-Ван даже не взглянул на медсестру, чьи брови от изумления подпрыгнули и спрятались за медицинской шапочкой.
Доктор Сири Тачи вот уже несколько лет безуспешно, но с упрямством, которому можно было только поаплодировать, боролась с доктором Кеноби за звание лучшего хирурга клиники и вожделенное кресло заведующего, которое тот так просто отдавать, разумеется, не собирался. И вот теперь чуть ли не собственными руками усадил в него соперницу, отдав ей важнейшую плановую операцию, к которой они готовились полгода. В сложившихся обстоятельствах Оби-Ван и думать о ней забыл. Все равно на работе он вряд ли сможет сконцентрироваться, перед глазами будет стоять лишь напуганный, дрожащий и плачущий Энакин, который глубоко вздохнул и принялся за повествование.
Это случилось девятнадцать лет назад.
Энакин Скайуокер-старший был очень горд собой. Не каждый в свои тридцать два года способен достичь таких высот в области кардиохирургии, в которой он стал одним из самых выдающихся врачей не только города, но и штата, а еще Энакину невероятно повезло в личной жизни. В двадцать пять он женился на до безумия любимой девушке, красавице Шми Палпатин, в двадцать семь стал счастливым отцом очаровательного малыша Эни — они с супругой сразу договорились, что сына назовут только Энакином, а дочку — исключительно Шми. И всего лишь тридцать было Скайуокеру, когда он стал заведующим отделения в клинике, где работал. Прошло каких-то два года, и вот он уже вёз семью посмотреть на то, как строится его собственная клиника.