Пятилетний сын сидел сзади в своём детском кресле. Малыш радовался мокрому снегу за окном: раз снег, значит, скоро Рождество, на которое папа пообещал подарить ему его первый детский байк. Энакин мечтал стать мотогонщиком, но куда больше — доктором, как папа. Отыскав на сидении пакетик сосательных конфеток, Энакин открыл его и, разворачивая фантики, принялся отправлять одну за другой себе в рот. Мальчику показалась забавной идея набить конфетами щёчки, как у хомячка. Папе, который поглядывал в зеркало заднего вида, судя по всему — тоже. Подмигнув Энакину, он продолжил сосредоточенно следить за дорогой. Зато вот мама, повернувшись, ахнула, увидев, что всё заднее сидение усыпано пустыми фантиками, а Энакин довольно и хитро улыбается.
— Эни, так нельзя, у тебя ведь зубки будут болеть, — мама забрала у сына пакет с оставшимися конфетами, пригрозив пальцем.
— Я пить хочу, — пожаловался Энакин-младший, глядя на то, как мама со вздохом начинает искать что-то в своей сумке и протягивает ему бутылочку с водой. Сделав пару глотков и избавившись от липкой сладости во рту, малыш с любопытством поинтересовался: — А куда мы едем?
— В нашу будущую клинику, — довольно пояснил Энакин-старший. — Посмотришь, где папа теперь людей лечить будет. А когда ты вырастешь, она станет твоей, если захочешь.
— Здорово! — улыбнулся мальчик, похлопав в ладошки. — А давайте в цвета играть?
— В цвета? Как это?
— Ну, кто-то называет цвет, а кто первый найдёт что-нибудь этого цвета, тот и выиграл, — пояснил Энакин правила придуманной им же на ходу игры. — Давай ты первый.
— Пусть будет… Красный.
Мальчик надул щечки и нахмурил бровки. Когда он напряжённо о чём-то думал, он всегда делал это забавное личико. Прилипнув к окошку, он внимательно созерцал сменяющийся вид, когда его вдруг осенило.
— Красный грузовичок! — Энакин ткнул пальчиком в сторону лобового стекла.
Энакин-старший имел одну слабость — любил лихачество за рулём. И на сей раз судьба сыграла с ним злую шутку, когда он решил объехать медленно едущую перед ними фуру по встречной полосе, но не заметил той, что выскочила из-за поворота и теперь шла прямо на них. Сворачивать было некуда, и Скайуокер со всей дури ударил по тормозам, которые отчего-то именно в этот момент решили не сработать. Совсем близко ослепительным светом вспыхнули фары, и сигнал гудка сменился на отвратительный скрежет металла.
— …Я был единственным, кто выжил, — закончил свой рассказ Энакин, уже всхлипывая на плече обнимающего его доктора Кеноби.
— Энакин, мой мальчик! — зашедший как всегда не вовремя дядя Шив всплеснул руками, застав племянника плачущим, и чуть ли не подлетел к кровати.
Отлипнув от доктора Кеноби, Энакин уткнулся лицом в грудь дяди и продолжил всхлипывать.
— Дядя Шив!
— Ну-ну, Эни, расскажи мне, в чём дело?.. — Палпатин кинул недовольный взгляд поверх макушки племянника на Оби-Вана, от которого тот ощутил себя не в своей тарелке.
Доктор Кеноби, осторожно поднявшись, будто боясь издать в этот момент хоть один звук, крадущимся шагом поспешил к двери. Однако не успел даже открыть её, отдёрнув ладонь от ручки, поскольку дверь распахнулась раньше. И на сей раз это оказались не ищущие его по всему отделению медсестры и даже не скайуокерские первокурсники, что все как один имели привычку всякий раз врываться так, что дверь почти слетала с петель, а лично шериф города.
— Шив Палпатин? — в руках шерифа блеснули наручники. — Немедленно отойдите от мистера Скайуокера и вытяните руки перед собой. Вы арестованы!
========== Очень большие перемены ==========
На суде Энакин не был. Во-первых, к тому моменту его ещё не выписали из больницы, а во-вторых, не хотелось лишний раз смотреть в глаза дяде Шиву. Но всё же не сдержался и включил видеозапись из зала суда — единственное, на что его хватило.
На миллионера, баллотировавшегося в губернаторы штата, журналисты независимых газет нарыли множество различного компромата. Достаточного для того, чтобы полиция тоже заинтересовалась многими его делами. Были среди них и взятки, и уклонение от налогов, и спонсирование множества весьма сомнительных дел, и даже хранение весьма пикантных фото племянника, в том числе и несовершеннолетнего, сделанных скрытыми камерами. Но вместе с тем всплыло и одно дело девятнадцатилетней давности, которое в ту пору удачно замяли.
Энакин никогда не садился за руль машины Шми, и Шив прекрасно знал это так же как и то, что Энакин не доверял другим водителям, включая собственную жену, и всегда предпочитал водить сам. Шиву казалось, что всё было спланировано идеально: тормозные шланги были повреждены очень искусно, никто бы и не посмел заподозрить Палпатина в гибели родной сестры… Ровно до того момента, как ему позвонили, сообщив об аварии, о том, кто был за рулём машины Шми, и указав количество погибших.
Возможно, это была его, Шива, карма за содеянное, а возможно судьба Энакина — умереть в один день с Шми, но именно в тот день Скайуокер-старший впервые сел за руль машины жены, сдав свою в автосервис по каким-то одному ему известным причинам. Шив до сих пор помнил, как забирал малыша Эни из полицейского участка. Маленького, напуганного и даже не успевшего понять, что произошло, донимающего полицейских вопросами, когда его заберут папа или мама. К счастью, хотя бы в этом судьба сжалилась, и ребёнок даже не пострадал.
У Эни были отцовские глаза, и вместе с тем, как он подрастал, Шив улавливал всё больше сходства между двумя Энакинами — тем, которого он потерял, и тем, которого они могли бы сейчас воспитывать, как общего сына. Они одинаково смотрели, одинаково улыбались, одинаково хмурились, и это разбивало Палпатину сердце, служа вечным напоминанием о его самой большой потере. Даже их смех звучал одинаково. Энакин всегда так смеялся над шутками… а шутками ли?.. Шива о том, что он с радостью увёл бы его у Шми.
За девятнадцать лет не прошло ни дня, чтобы Палпатин не вспоминал Энакина и не ставил себе в вину произошедшее с ним, но со дня похорон побывал на могиле лишь раз. Слишком больно было видеть его имя рядом с именем сестры. Это было выше его сил.
Шив Палпатин, проигнорировав старания своего адвоката, чистосердечно сознался в организации аварии, повлекшей смерть своей сестры Шми Скайуокер и её мужа Энакина Скайуокера-старшего. До остальных обвинений ему не было никакого дела. Одного лишь предумышленного убийства и педофилии хватило с головой для пожизненного заключения. Часть его имущества оказалась конфискована, другая передана племяннику — Энакину Скайуокеру-младшему, как и «Звезда Бессмертия», что по праву наследования принадлежала ему изначально.
Первым делом после выписки Энакин переехал из роскошного дядиного особняка в дом своих родителей. Ну как переехал… Собрал лишь самое необходимое: одежду и некоторые книги, а к дорогим подаркам дяди даже не притронулся. Квартира Скайуокеров нуждалась в капитальном ремонте, но этот факт смущал Энакина куда меньше, чем необходимость жить в доме убийцы. Особняк был поспешно продан по цене куда ниже той, что полагалась бы за него в действительности, как и всё остальное имущество дяди, а вырученные деньги анонимно перечислены детским домам.
«Звезду Бессмертия» Энакин так и не продал. Он должен был продолжить дело отца, но прекрасно осознавал, что его хирургическая карьера теперь была загублена. Да, этими руками, покрытыми сетью шрамов, он мог держать ложку или, к примеру, зубную щётку, но никак не хирургический скальпель. И вряд ли когда-то сможет. Нейрохирургическое отделение лишь развело руками, и даже гений вроде доктора Кеноби оказался бессилен, честно сознавшись в этом Энакину.
В день своего увольнения Энакин корил себя за то, что совершенно не горел желанием прощаться с каждым из приобретённых здесь друзей. Не хотел выслушивать слова сочувствия, сколь бы искренними они ни были, да и вообще не желал сейчас никого видеть… Кроме одного человека, с которым попрощаться был просто обязан.
Доктор Кеноби был в операционной один. Распустив медсестер и санитарок, он самостоятельно наводил порядок после очередной операции. Видя краем глаза, что зашедший был без медицинской формы, он уже собрался было наорать на нарушителя порядка, как положено строгому начальнику, но удосужившись взглянуть на незваного гостя, лишь улыбнулся ему. Энакину всегда дозволялось чуть больше.