С Грицком Лизавета говорила о предстоящей перемене в их жизни каждый вечер, дожидаясь мужа к ужину, и умный хохол так проникся её мыслями и чувствами, что сам подсказывал ей то, что она забывала вспомнить.
Несколько раз порывалась она приготовить и мальчика своего к предстоящей разлуке, но у неё не хватало духу приводить его в отчаяние. Не всё вдруг: надо было беречь силы для свидания с матерью.
Не терял времени и её муж: весь день проводил он вне дома, а вернувшись, писал до рассвета письма, которые отправлял с верными людьми в разные места, между прочим, командировал он посланца и в лесное своё имение, к ближайшему соседу, молодому человеку, Ветлову, с которым так близко сошёлся, что все дела там они делали вместе и во всём помогали друг другу.
Дружба с Ветловым завязалась очень кстати, именно в то время, когда Праксин был озабочен приискиванием человека, которому можно было бы поручить надзор за имением во время его отсутствия, продолжавшегося по восьми месяцев и дольше. Оказалось, что и Ветлову необходимо было уезжать каждый год месяца на три к матери, под Ярославль, и они условились заниматься хозяйством сообща, чтоб во время отсутствия хозяев ни Лебедино Праксина, ни Чёрный Яр Ветлова не остались без присмотра.
Ввиду изменившихся внезапно обстоятельств надо было просить Ветлова приехать в Москву для переговоров о дальнейшем ведении дела уже им одним, без содействия Праксина.
Пётр Филиппович делал много таинственных покупок, и к нему приходил примеривать заказанное новое платье портной.
Когда карета с его тёщей подъехала в назначенный ею день к воротам их дома, он поспешно ушёл к себе в комнату, сказав жене, чтоб она за него извинилась перед матерью, что он не вышел её встречать.
— Можешь ей сказать, что я занят неотложным делом и явлюсь, как только освобожусь, — сказал он, торопливо удаляясь.
Погода была хорошая, можно было принять гостью в саду. Филиппа Грицко увёл в Кремль помолиться у святых мощей. Авдотья Петровна, запершись в своей молельне, на коленях перед образами, со стеснённым жуткими предчувствиями сердцем, повторяла:
— Господи, да минует нас чаша сия! Но да будет воля твоя!
Весь дом затих. Дворня обменивалась шепотком краткими, прерываемыми глубокими вздохами фразами.
А в саду ярко и весело светило солнце, пели птички, и трещали кузнечики, осенние цветы сливали свой аромат с запахом спелых плодов, ещё не снятых с деревьев. На лавочке под старым дубом сидела расфранчённая Зося и с оживлением рассказывала, как князь Александр Данилович благосклонно отнёсся к её просьбе поместить дочь её с зятем к царевичу Петру Алексеевичу и к цесаревне Елизавете.
И с каждым произносимым ею словом тухли одна за другой ещё горевшие в сердце Праксиной слабые надежды на спасение от беды, как тухнут свечи от холодного, мертвящего и неумолимого вихря.
— Вся твоя обязанность будет состоять в том, чтоб надсматривать над девками, чтоб не баловались и занимались делом, а не амурным лазуканием, присутствовать при туалете цесаревны и содержать в порядке её гардероб ну и, конечно, передавать мне всё, что ты там услышишь от неё и от её приближённых. Первое время тебя будут остерегаться, разумеется, но недолго. Цесаревна так обожает русских, что очень скоро будет с тобою нараспашку, я в этом уверена... Но ты понимаешь, что если князь вас ставит на хорошие места, то это для того, чтоб вы ему служили... Тебе до него самого доходить не придётся, можешь всё, что нужно, мне передавать, ну а муж твой — дело другое, ему уж придётся иногда лично ему докладывать... Какой он у тебя? Не совсем мужик? Умеет с вельможами разговаривать? Знает, как себя держать в хорошем обществе? На всё это привычка и смекалка нужна, моя дорогая, я и сама первое время не знала, как встать и как сесть при дворе, ну а теперь так навострилась, что в какой угодно дворец сумею войти и с какими угодно важными личностями знаю, как разговаривать... Им, главное, надо всё поддакивать, смеяться, когда они смеются, и плакать, когда они плачут, вот и вся штука, немудрёная, уверяю тебя... Как ты думаешь, поймёт это твой муж?