Глава 20. Вульф
Мне кажется, что я могу дышать ее голосом. Не пить, не есть, а только слушать. В нем есть необычные обертона, легкая хрипотца, глубокий низ и сочная середина. Все это делает Веру уникальной. Я узнал бы ее из сотен тысяч голосов. Булавка не понимает, что для меня значит, и сейчас я готов ради нее на что угодно.
Сам не до конца понимаю почему, но, музыка свидетель, я дурею от этой крошки.
Но она себя не ценит, спряталась под тонкой шкуркой и отрешается от всех. Работает, чтобы жить, ест, чтобы жить, пьет, чтобы от жажды не умереть, и больше ни на что не претендует. Так ведь нельзя! Она достойна большего.
Куплет и припев обрывается нашим общим онемением. Несколько секунд я стараюсь не дышать, чтобы Вера снова не испугалась, потому что штаны за ее бедрами распирает от желания, и хрен упирается в ее упругую попку. Я тресну, если она хоть раз поерзает или отклонится назад.
То, что со Свиридовой случилось, оставило в душе не просто шрамы, там кровоточащие раны до сих пор, и, осознавая это, я не могу банально ее желать, не получается быть таким, как со всеми – властным засранцем. Это пошло и неправильно. С ней все иначе. Не могу даже мечтать, что она позволит к себе прикоснуться, а чтобы почувствовать ее полноценно – запредельно и кажется сказкой.
У меня в голове мысли и предположения, какую тайну хранит моя нежная малышка, одни хуже других. Насилие, выкидыш, убийство, трагедия… Что там могло случиться? И как давно?
Из-за тяжести в груди и дурного предчувствия опускаю голову и без намеков целую маленькое ушко: никаких сережек, хотя дырочки есть, чувствую их языком. Это получается непроизвольно, и я готов отстраниться, как только она скажет «стоп». Хочу успокоить, а не испугать, отвлечь, а не надавить, подарить минутное забытье.
Вера внезапно поворачивает голову и натыкается на мои губы. Я целую ее или она меня некогда разбираться. Мы слетаем с катушек, срываемся с петель, бежим за руку в пропасть.
Она настолько вкусная, что мне хватает нескольких толчков вперед, чтобы тихо зарычать от голода. Хочу ее. До трясучки и покалывания в кончиках пальцев.
Ее гибкий язык сталкивается с моими зубами, сплетается с моим языком, и проглаживает рот внутри с бешеной неистовой жаждой.
Когда руки непроизвольно тянуться к ее груди, я себя отрываю от нее с протяжным скулением и шарахаюсь к стене.
– Дальше уже критическая точка, булавка... – говорю тихо ей в спину.
Девушка кивает, спокойно прикрывает инструмент и сидит некоторое время, глядя в одну точку.
– Вера, я…
– Не нужно, Игорь, ничего не говори, – просит она. Я вижу, что ее мучают сомнения, и держусь из последних сил, чтобы не броситься ей в ноги и умолять признаться. Нет, она должна сама раскрыться-довериться. Иначе отношения невозможны.
Ныряю вспотевшей рукой в карман брюк.
– Я только отдать хотел, – и протягиваю ей на ладони булавку с небольшим серебристым сердечком, что усыпано мелкими прозрачными камушками.
Она смотрит на руку и тянется пальцами, скользит по контуру украшения и слегка касается моей кожи.
– Что это?
– Бабуля цепляла мне такие на одежду, когда я был малый и тощий, и говорила, что они оберегают от сглаза и всяких неприятностей. Я смеялся с ее наивности, но не снимал булавочки. Хотя как-то подрался, застежка сломалась, и игла мне под ребро вошла. Зато в тюрьму не сел за убийство, потому что отвлекся. – Ловлю невесомую улыбку девушки и продолжаю: – Пусть эта маленькая побрякушка охраняет тебя, когда меня не будет рядом.
– Не нужно… – Вера сильно волнуется, щеки алеют, губы сжаты, но указательный палец продолжают поглаживать сердечко. – Зачем?
Пожимаю плечом и подаюсь немного ближе. Вера слегка вздрагивает, а я невольно вспоминаю цветок у мамы на окне, который от резкого прикосновения складывает листья. Название не помню, но это и неважно. Вера боится мужчин – это очевидно, и если я узнаю, что кто-то в прошлом обидел ее, поднял руку или что-то хуже, я, клянусь, найду и убью ту суку. Просто возьму и задушу голыми руками. Потому что так не должно быть. Не должна хрупкая женщина бояться каждого шороха, дергаться от ласки и бояться близости.
Присаживаюсь рядом с ней на колено, чтобы казаться ниже. Ее пугает мой рост, ее пугает моя настырность, я хочу ослабить хватку и дать воздуха, но не могу – она нужна мне. Вера натягивается и прижимает ладони ко рту, как ребенок, который знает, что его будут сейчас бить.
– Вера, я научу тебя доверять и не бояться, – медленно расстегиваю булавку и прикладываю к воротнику ее светло-серой блузы. – Знаю, что это сложно. И не тороплю.