– Вряд ли, – шепчу и тянусь. Хочу отвлечь его, но Игорь отстраняется и качает головой.
– Хм… вот сидит в голове образ, – касается пальцем подбородка. – Будто я уже видел такую же сережку, – касается невесомо, отчего меня щекочут разряды тока, и передвигается, – эти губы, глаза, густые ресницы. Дежавю какое-то, – он немного встряхивает головой и, наклонившись к ключице, нежно сцеловывает мою дрожь. – Ты не против, если я открою окно? Люблю звуки ночи и колкую прохладу.
Он отдаляется, а когда отворачивается ко мне спиной, я замечаю на пояснице татуировку. Приподнимаюсь и иду за ним на балкон, оказываюсь позади и кладу ладони на выбитый рисунок волка. Зверь вытягивает голову вверх: вот-вот завоет, а вокруг какие-то узоры, ленты, перевития. Будто дикий пес запутался, и выхода из черного мрака нет.
– Так вот почему Вульф…
От моих прикосновений Игорь подрагивает, вцепляется в перила и чуть наклоняется вперед, будто колючий ноябрьский воздух спасет его от нашего жара. Я пересчитываю выраженные узлы позвонков, обвожу контур татушки и касаюсь пальцами трогательной ямки на границе с поясом брюк. Ниже только упругие ягодицы, и мне хочется приподнять резинку, запустить внутрь руку и потрогать его везде, но не решаюсь. Только дрожу то ли от холода, то ли от желания продолжать игру.
Раньше, я была намного смелее, раскованней, а последние годы приучила сдерживать порывы и завязывать свои желания в узел. Потому что одна вот такая смелость бросила меня в пропасть.
– Мне было девятнадцать, – рассказывает Вульф. – Я был злым, категоричным и вредным подростком. Выбил на зло отцу, который запрещал портить кожу. Говорил, что в старости потом эти розы и рожи расплывутся, и я буду жалеть. Да не собираюсь я жить до старости! – он бросает последнюю фразу куда-то в звездное небо и дышит тяжело, когда я прижимаюсь к его спине.
– Живи, Вульф… Такие чудесные люди, как ты, не должны уходить рано.
– Да, отец тоже был хорошим, это не помешало ему уйти внезапно и оставить нас на грани краха.
– Как он умер? – я слышала, что была авария, но подробности не спрашивала, не люблю сплетни.
– В бочину его авто мерс влетел. Сашка за минуту до столкновения из машины вышел, иначе бы тоже погиб...
– Мне жаль.
– Я не из тех, кто будет убиваться горем. Все норм, булавка, – он поворачивается ко мне лицом и подбирает ладонями волосы, тянет меня к себе. Я замечаю, как плавится почти черное золото в его радужках, как переливается влага.
– Мне кажется, ты только делаешь вид, что тебе все равно.
– Все-то ты видишь, Ве-ра, – хмурится Игорь, улыбается уголком губ и, подавшись ближе, щекочет мой висок мягкой бородой. – А сама туго завернулась в шкурку бизона и думаешь, что там безопасно. Мы даже в этом с тобой похожи.
– Два баранчика с ворохом прошлого барахла за пазухой.
– Не-е-е-е, – смеется Гроза и запускает ладонь под футболку, задирая ее до пояса. – Ты баранчик, а я…
– Злой и страшный серый волк.
Глава 28. Вульф
Она впервые открыто смеется и так мило морщит нос, что я готов признать, что влюблен в ее морщинки вокруг глаз, готов поверить, что снова впустил кого-то в сердце.
Так неожиданно, так просто.
Так сложно.
Мне хочется передать ей свои чувства, я обнимаю булавку до тихого вздоха и шепота:
– Ты меня задушишь.
– Хочу влипнуть в тебя и не отпускать, – кусаю плечо и подсаживаю маленькую на широкий борт балкона, держу крепко за спину, чтобы не упала. – Не замерзнешь? – расставляю тонкие ножки в сторону и замираю посередине. Упираюсь в ткань футболки, не боясь показаться зазвратным, просто даю Вере понять, что хочу ее.
– С тобой не замерзнешь. Сейчас всего лишь начало теплого ноября, да и я не мерзлячка.
– Мне нравится, что ты не неженка. Ах, черт, мне все в тебе нравится, булавка, – провожу ладонью по складочкам, что покрыты тонким трикотажем трусиков, а Вера дрожит под руками и сильнее впивается тонкими пальчиками в плечи. – Особенно голос, особенно твое тепло, – поглаживаю плотнее, пощипывая ее через ткань. Булавка выгибается и отклоняется назад, упираясь в мою ладонь. Меня радует, что она хоть в этом мне доверяет, знает, что не отпущу. Или просто не боится упасть, потому что ей все равно? Ее тихий стон – лучший звук, что я когда-либо слышал, и глотаю его, срывая с губ поцелуем. Легким, невесомым, а затем снова отстраняюсь, чтобы увидеть ее лицо.