– Спокойной ночи, – я проводил широкую спину брата взглядом и уронил голову на колени.
И еще долго сидел в тишине, выгрызая от нервов ладонь, точно как Вера. До крови, до жгучей боли. Так вот откуда у нее такая привычка? Она просто не хотела никого пугать своей жестокой судьбой, прятала проблемы за безмолвным криком в кулак.
Меня допрашивали раз десять. Я устал повторять, что они ошибаются, что Вера не убийца, что она защищалась, что этот урод издевался над ней. Все как-то отмалчивались, записывали показания и отправляли домой.
Я готов был взять на себя, что угодно, но ко мне не было никаких претензий. Ересь какая-то!
За несколько недель меня к Вере ни разу не пустили. И, когда сил терпеть тоску не осталось, я снова пришел к участку и, устроил скандал. Данька поймал меня за шиворот и, матерясь на чем свет стоит, выволок на улицу. С витрин на нас уставились разноцветные огни. Новогодняя хрень намозолила глаза, и праздники дружно прошли мимо. Мы хотели с Верой отмечать в Васильковке, планировали поставить елку, украсить игрушками ее детства, зажарить курицу в духовке и потом… Я отмахнулся от крупного снега и прилип спиной к кирпичной стене участка.
– Сказал тебе, я ее вытащу! – Даня психовал и злился. Хлопнул большой ладонью возле моей головы, но я даже не дернулся. Пусть хоть убьет, не могу больше без нее. Ни дня, ни часа, ни минуты. – Ты делаешь только хуже, Игорь! Внимание привлекаешь, потерпи немного, ураган Гроза! Завтра суд, ты совсем с катушек слетел? Зачем ты шум поднимаешь? Я и так тебя с трудом отмазал, идиот!
– Блять, это моя женщина! Как я могу потерпеть? Сердце тебе дать на хранение, что ли?
– Можешь дать, но сейчас вали домой! – в разноцветных глазах не было жалости, только гнев. – Ложись спать, а завтра, как штык , чтобы был в суде! И никаких фокусов, малыш Грозовский! Усек?! Я за тебя головой отвечаю, дурья башка!
Я замер и впился замерзшими пальцами в Данькины широкие плечи.
– А если все развалится? А если ее не выпустят? А если...
– Вот тогда будешь нюни пускать, а сейчас – яйца в кулак и терпи, как терпит твоя женщина, сидя в камере. Какого хрена, Вульф?! Ты же не слюнтяй, взрослей уже! Ей там намного хуже, чем тебе!
– Понял, – я вскинул руки к небу и шумно выдохнул, распуская вокруг себя облако пара. – Пошел спать.
– И побриться не забудь, а то зарос, на бомжа похож.
– Пошел ты, Даня.
Друг спрятался за дверями участка, а потом снова выглянул:
– Я тебя тоже люблю, Гроза, но, ядрен-батон, почему с вашей семьей столько проблем?
– Если бы я знал, – ответил я пустой улице.
Генри выделил нам охрану. Саша с Настей, малыши, сестра с семьей и мама были круглосуточно под наблюдением. Меня сопровождал Егор – личный охранник Севера. Подвозил, куда нужно, присматривал, чтобы я никуда не влез, хотя я и упирался, отказывался, но Генри был непоколебим в решении. Просто приставил ко мне громилу с пистолетом и сказал слушаться. И я слушался, да мне просто было пофиг. Уверен, что Марьян сейчас не ударит, не рискнет шуметь, когда вся его подноготная может вскрыться из-за маленькой беззащитной девчонки.
Я каждый раз улыбаюсь, когда вспоминаю его разбитую рожу. Это моя Вера разукрасила его в туалете. Какая же она сильная и смелая, не то, что я… Слабак.
Когда Егорова выводит конвой из суда, я, наконец, могу дышать. Прогоняю мысли и воспоминания, беру себя в руки ради моей маленькой булавочки.
Встаю, иду сквозь толпу, тянусь, чувствую, как покалывают кончики пальцев от предвкушения к ней прикоснуться. К моей любимой и единственной.
Вера поднимается с места, изможденная, бледная, худая и, пошатывась, ступает мне навстречу в сопровождении двух полицейских. На блузе приколот мой подарок – крошечная булавка с сердечком, и от этого так тепло внутри, что я готов броситься девушке под ноги и стать ковриком. Пусть что хочет делает, я только ей принадлежу.
Замечаю, что Вера дрожит и придерживает живот ладонями. Ее все еще мутит, цвет лица не просто бледный, а зеленоватый.
Подхватываю мою ласковую и сильную под руку, даю знать стражам порядка, что справлюсь сам, и веду ее отсюда подальше. Домой. Чтобы сделать своей женой, матерью наших детей и голосом группы. Только так, не иначе.
В коридоре суматошно, шумно, душно.
Мы молча и медленно идем с Верой к выходу и попадаем в широкий холл. Егор держится рядом, не отходит ни на шаг, но толпа, качнувшись, оттесняет нас к стене, а охранника оставляет немного позади. Я не дышу, булавка не дышит. Только взгляд разорвать не можем, будто прикипели друг к другу. Как же я ее немыслимо люблю, не могу без нее. Вот хоть режьте, не отпущу больше никогда.