«Новый случай ударить по коммунистам! — подумал Голеску и почувствовал, что обретает спокойствие. — Пользуйся! Коммунистов следует бить их собственным оружием!»
Обвиняемые Новак, Балтазар и Корбу сели.
Со своего места Голеску не мог различить их лиц, фиксировать их реакцию. Впрочем, Корбу, казалось, вызывающе повернулся к ним спиной. Его рука, на которую он опирался виском, закрыла двух остальных подсудимых. Все трое держались как чужие: не беседовали между собой. Каждый был занят своими мыслями, безразличен к судьбе соседа.
Все это казалось тем более странным, что официальный защитник, появившийся одновременно с прокурором, который немного задержался, не обращая ни на кого внимания, направился к своему столу, вытащил из папки пачку бумаг и, повернувшись к обвиняемым, улыбнулся. Это был молодой артиллерийский капитан, левая рука его висела на перевязи, можно было подумать, что его специально вызвали для этого из госпиталя. Судя по жестам, можно было предположить, что он затеял с ними живой разговор, рассчитывая воодушевить их и подбодрить.
С тяжелой душой Голеску комментировал все по-своему.
«Циники до мозга костей! Приговор уже давно известен, а они послали этого забавлять их побасенками!»
По всему было видно, что и Балтазар не питал иных чувств. Он едва слышно, сквозь зубы проговорил:
— Зачем смеяться над ними?
— Ты думаешь, он смеется? — изобразив сомнение, произнес Голеску. — Мне кажется, напротив, он хорошо знает свое дело.
— Какая разница?
— Следовательно, не будет даже видимости суда, как мы в лагере и предполагали.
— Тем хуже! От председателя до писаря все играют роль как по нотам.
Тут Голеску повернулся к Балтазару-старшему и внимательно посмотрел на него:
— А ты мечтал о другом?
— Да, мечтал! — с отчаянием ответил тот. — Я же отец. А-а, что ты понимаешь!
На этот раз у Балтазара задрожали руки. Напрасно он зажимал их между коленками. У Голеску не было времени наблюдать за ним, и Балтазар остался наедине со своими отцовскими слабостями. Появление членов суда еще больше накалило атмосферу. За короткое мгновение, пока все стояли, отдавая должное юридическому ритуалу, Голеску внимательно исследовал лицо председателя — пожилого массивного полковника с поседевшей головой. Нет, у этого человека лицо не сентиментального человека, способного на снисхождение. Черты у него были грубые, губы словно склеены, челюсти сжаты, взгляд глубокий, пронизывающий. Возбужденное и измученное воображение Голеску сделало свое дело: под влиянием взгляда полковника он почувствовал себя раздетым донага.
Нет, судебное заседание, казалось, не обещало быть пустой формальностью, как предполагали в лагере, так как все разворачивалось по букве закона.
Под высоким сводчатым потолком трибунала голос председателя звучал громко, вопросы задавались один за другим:
— Ваше имя?
— Год рождения? Место рождения?
— Были ли вы осуждены когда-нибудь и за что?
— К какой политической организации примыкали до войны?
— Звание и ваша должность на фронте? В каких районах воевали?
— С каких пор в плену? Какую деятельность вы вели в лагере?
— С каких пор вы знаете друг друга и что объединяло группу, которую вы создали?
Эта была настоящая паутина вопросов, сквозь которую непрерывно прогоняли подсудимого. В конце концов его загоняли в угол, из которого не было никакого выхода.
И снова неумолимый голос председателя:
— Товарищ секретарь, зачитайте обвинительное заключение!
Чтение обвинительного заключения длилось довольно долго, так как параллельно с русским текстом делался перевод на румынский язык. Большие паузы между частями помогали Голеску сконцентрировать внимание на чтении. Пораженный сначала необычностью приключения, многими элементами организации побега, деталями бегства к Курску, которые ему были совершенно незнакомы, он к концу замер, ожидая, что вот-вот произнесут его имя, уточнят, какую роль играл он в составлении списка пленных Березовки.
Катастрофа казалась неизбежной. Рано или поздно его имя должно было прозвучать как взрыв. Люди станут искать его глазами. А он, как попавший в капкан зверь, должен будет перенести давящую пустоту, образовавшуюся вокруг него, потом медленно встанет со скамьи и, едва передвигая ноги, полумертвым пойдет на скамью подсудимых и сядет справа от Новака.