— Нет, я не против! — ответил без энтузиазма Харитон.
— Тогда дай руку и клянись!
— Клянусь! — мрачно произнес Харитон.
— За короля и маршала!
— За короля и маршала! — машинально повторил Харитон.
— Отлично! — вдохновенно воскликнул Андроне. — Теперь коммунисты могут создавать сколько угодно армий. — Он немного задумался, почесал бороду кулаком и добавил более для себя, чем для собеседника: — А что, если к этому привлечь и Голеску?
Интересное предложение. Но они не стали тут же искать полковника. Впрочем, и Голеску долгое время не было видно на дворе лагеря. Не принимал он участия и в спорах о съезде, которые длились до самого рассвета. Все это казалось непонятным, если принять во внимание авторитетность его слова и то влияние, которое он оказывал на некоторых пленных.
На другой день, когда все люди вышли из своих помещений погреться на солнышке, Андроне сам решил подойти к Голеску и подробно рассказать о своих планах, не боясь быть разоблаченным и надеясь убедить его пойти добровольцем на фронт.
Но Голеску, с которым Андроне встретился в тот день, показался совершенно иным человеком — чужим, сильно изменившимся. Выглядел он убитым, духовно подавленным и почти не напоминал некогда живого, полного энергии человека. Лицо его осунулось, побледнело, глаза запали, сделались странно невыразительными. Весь он казался настолько измотанным, что напоминал измочаленное дерево, по которому проехали колеса тысяч телег. Однако он сам не мог вырвать из себя то зло, которое способствовало его гибели.
«Господи, что это с ним?!» — удивился Андроне.
Голеску сидел на краю койки, зажав руки между коленями, чтобы сдержать их дрожь. Он смотрел мрачным взглядом человека, потерявшего разум, на рядом стоявшую клетку с Люди.
— Что случилось? — спросил Андроне.
— У меня заболела канарейка!
Только теперь Андроне понял причину столь длительного отсутствия Голеску среди пленных. Так вот почему его теперь не слышно и нигде не видно! У Андроне создалось впечатление, что перед ним находится человек, которого он никогда не знал по-настоящему. Внутренний мир Голеску неожиданно предстал перед ним самым странным образом. Чуждый такого рода явлениям, Андроне видел в этом лишь комичное.
«А не сошел ли он с ума? — подумал Андроне. — По крайней мере, эта любовь к канарейке кажется мне чистейшим сумасшествием!»
— Господи! — огорченно воскликнул Андроне. — Ее судьба страшно похожа на нашу!
— Что ты сказал? — очнулся от своих переживаний Голеску.
— Говорю, ее судьба так похожа на нашу!
— Да, похожа.
— Что с ней?
— Кровоизлияние. Я думаю, ее продуло, когда я ездил в Горький. С тех пор и лежит.
— Вы не пытались найти доктора, который посоветовал бы вам, что с ней делать?
— Нашел одного среди итальянцев. Он сказал, что только господь бог может ей помочь. А уж если бог…
Из клетки послышался тоненький жалобный писк.
— Что, Люли? — вздрогнул Голеску. — Тебе хочется пить? Или, может быть, ты голодна? Скажи, человечек! Деточка моя, почему не поешь?
Никогда еще лицо Голеску не было так искажено мукой, а голос не звучал столь печально. Андроне казалось, что человек борется с собственной смертью, которая, как властная над всем живым сила, упорная и мятежная, схватила свою жертву и, может ухмыляясь где-то в тени, ждет момента прихватить с собой и другие жизни.
Андроне захотелось свернуть пичуге шею, сказать в лицо Голеску, что он смешон и слаб в своей безрассудной любви к канарейке, и бежать отсюда, лишь бы избавиться от ощущения, что смерть цепляется за него самого. Но он, как загипнотизированный, стоял, пораженный переворотом, происшедшим в сознании Голеску. Полковник вытащил канарейку из клетки. Накапал ей в рот с помощью пипетки сладкой водички и потом дал несколько капель растворенного стрептоцида.
— Господин полковник! — осмелился помешать ему Андроне. — Может быть, вы уже знаете, что произошло в лагере, о чем говорят люди в связи со съездом. Что вы думаете на этот счет?
Голеску, казалось, не слышал его. Он продолжал сидеть, не сводя глаз с канарейки, в ожидании, что, может быть, господь бог совершит чудо: канарейка вдруг снова зашевелится и запоет.