Но в то утро нового года он проснулся с поразительно ясным пониманием всего того, что должно совершиться благодаря его усилиям и воле. Рана на животе еще не зарубцевалась окончательно, но Андроне боялся попасть в госпиталь. Он голодал, хотя ему и удалось убедить майора Харитона приносить для него сверх нормы кое-что из пайка больных. После всех физических страданий его лицо, будто подправленное кистью художника, все же оставалось красивым и приобрело оттенок одухотворенности. Он был не способен переносить одиночество и чувствовал постоянную потребность выражать свои мысли вслух. Пока не было Харитона, с которым он встречался обычно вечером, Андроне потянулся теперь к священнику Георгиану, хотя и сознавал, что перед ним не может полностью излить свою душу. По крайней мере пока…
Он уцепился за руку священника и шепнул ему на ухо:
— Посмотри на них получше, отец! Они вот-вот все сойдут с ума.
— Мы тоже не далеки от того, Андроне.
— Но мы должны спасти самих себя, отец.
— Как? — с горечью спросил священник. — Думаешь, есть какой-нибудь выход?
— И не один!
— Ну, скажи!
— Надо посмотреть, на чем остановиться.
— Может, ты думаешь бежать?
— Прошу вас хоть на пять минут быть разумным.
— Почему?
— Потому что побег — верная смерть.
— И все же, — настаивал священник, словно зачарованный этой перспективой. — Ты молод. Тебе надо подумать о себе. Все заключенные в тюрьмах или лагерях думают о побеге. Особенно молодые. Ты представляешь, как важно, чтобы хотя бы один из наших добрался до Румынии?
— Представляю! Но это тоже из области всеобщего помешательства.
— Да, ты прав.
— Я просто реально смотрю на вещи, отец.
— И какой же ты выход предлагаешь?
Андроне заговорщически потянул его ближе к себе.
— Пока я хочу, отец, чтобы вы поняли одно: нельзя докатиться до того, чтобы продавать деревянные ложки, делать из костей фигурки голых баб. Нельзя дать навязчивым мыслям завладеть нами. Для этого пять наций прислали сюда достаточно тупиц. И еще пришлют… Вы помните, что я вам говорил однажды в поезде, перед тем как застрелился Джурджа?
— Я только помню, что ты заставил меня подписать коммунистическую прокламацию.
— Тогдашние подписи спасли всех нас от вероятной смерти.
— Но моя подпись наверняка опозорила меня дома. Возможно, я больше не являюсь служителем румынской православной церкви.
— Глупости! Тем остается только догадаться, что мы подписали бумагу под дулами приставленных к виску пистолетов.
— В любом случае я тебе этого никогда не прощу.
— Простите, отец.
— Легко сказать!
— Потому что я еще раз призову вас подписать другие прокламации. Всех до единого призову подписать.
Священник слегка высвободился из рук офицера и удивленно проговорил:
— Ты, парень, с ума сошел?!
— Напротив, отец! — ответил Андроне, нахмурившись. — Я борюсь с сумасшествием других, с инерцией других. Притом в полной ясности ума.
— Уж не намереваешься ли ты перекинуться к антифашистам?
— Детали в следующий раз. Мне надо посоветоваться с Харитоном. Харитон никак не может оставаться в стороне. У меня есть план, который следует тщательно обдумать. И те, кто войдут в нашу конспиративную группу, войдут в историю Румынии. Смею вас заверить в этом. Хорошенько запомните мои слова… А сейчас я хочу есть! Неужели Балтазар-старший не может подбросить нам несколько косточек от жеребца?
— Попытаемся повлиять на него.
— Он верит в бога?
— Не это главное. Сын Балтазара сказал мне, что в ночь капитуляции его отец перешел на сторону генерала Кондейеску.
— Отлично! — Андроне, довольный, потер руки. — Тогда пошли. Мы его сейчас пошантажируем!
— От имени короля?
— Точно!
— Напрямик?
— Зачем напрямик? Деликатно. Впрочем, все, что мы будем делать отныне, должно быть сделано очень деликатно… Понимаете?
Священнику трудно было это понять. Деликатность вовсе не подходила к стилю их нынешней жизни. Корабль, на котором они плыли до сих пор, разломился надвое. Некоторые погибли в волнах войны, другим удалось добраться до берега. Земля, по которой они теперь ступали, была бесплодной и покрытой колючками.
Неожиданно навстречу генералу Кондейеску, тоже вышедшему на прогулку во двор, направился полковник Голеску. На лице полковника играла слащавая протокольная улыбка.
— С Новым годом, господин генерал! Разрешите поздравить вас!