Стою у окна, прижимаясь щекой к стеклу. День за днём одна и та же картина: люди куда-то идут. Спешат в основном. Куда-то идут взрослые и дети. Утром родители уходят на работу. А возвращаются вечером. По утрам приходят учителя, но не каждый день. Потом и они уходят.
Приходят…
Уходят…
Приходят…
Уходят…
В книгах картинки давно уже мёртвых или никогда не живших людей.
Люди за окном спешат, спешат. Кажется, им есть куда спешить. Им есть, ради чего жить.
А у меня нет ничего. У меня ничего не осталось.
День за днём я подхожу к окну и. прислоняясь к нему лбом или щекой, смотрю наружу, на улицу, на людей, спешащих опять. Куда они идут? Куда они уходят?..
Кажется, у них есть жизнь… Не у меня…
Летом стекло горячее, и солнечный свет бьёт в лицо…
Зимой и поздней осенью оно холодное, холодит тело. Мне становится холодно, и я зябко кутаюсь в плед или начинаю растирать плечи и предплечья ладонями…
Весной до меня долетает запах цветов. Редко. Только когда очень сильный ветер подует. Мы живём далеко. Иногда я чувствую запах сирени. Иногда, пока ещё чёрный асфальт не укроет тёплой нежной белой крошкой, а чувствую терпкий аромат черёмухи…
Я стою у окна и смотрю туда, наружу. На тех. У кого есть какая-то жизнь. На пары, на пробегающих детей. На друзей постарше, но ещё молодых…
Когда-то я ходила в школу. Я тогда была самой обычной. Вроде. Вроде даже у меня были друзья. Мы болтали. Я завидовала девочкам, которые приходили, покрасив ногти, а мне это дома запрещали. Розовый тусклый лак… перламутровый белый… Перламутровый рыжий, в основе тускло-розовый, блёклый, тёмно-розовый… вроде ничего особенного, но я почему-то им завидовала.
Но эти друзья очень вскоре забыли меня, когда я ушла из обычной школы и перешла в школу с домашним обучением.
Не звонили мне.
Не заходили.
Если они так быстро смогли забыть обо мне, разве ж это были друзья?..
Друзей у меня никогда не было. И это было очень больно. Даже по улице, когда выходила, я шла одна. А одиноких почти не встречалось. Все шли со всеми. Все шли с кем-то, кроме меня…
Но меня редко одну выпускали, боялись, что меня обидят, что мне вдруг станет плохо с сердцем, а их рядом не будет, а скорую никто не вызовет…
Я стою у окна и смотрю наружу. Одна.
Я в тюрьме. Будто я в тюрьме!
Просвета никогда не будет…
Гаад задумчиво остановился около опушки, уныло огляделся, выбрал клочок земли, свободный от деревьев, уселся около него, требовательно взмахнул рукой. И на земле около него появился маленький огненный ком. Под мрачным взором своего повелителя он разросся в огромное пламя.
Прошёл день, за ним проскользнула ночь, быстро и неминуемо: так песок убегает сквозь пальцы. Парень почти не двигался, только тогда, когда тело очень затекало, садился как-то иначе или устраивался полулёжа. Иногда он поднимал взгляд к небу, к трём одиноким тусклым звёздам: две из них сиротливо жались друг к другу посреди бескрайнего тусклого летнего неба, одна застряла с краю, почти над самыми кронами и жалобно поглядывала на те, которые были вдвоём. Первый раз увидев их, он долго не мог отвести от них взгляд, тяжело вздохнув, сказал:
— Они так похожи на нас!.. — сдвинул с лица прядь чёрных волос, — Папа, мама, а вы помните своего Гаада?
Всё прочее время он смотрел в огонь. Казалось, его глаза что-то ищут в языках пламени, но никак не могут найти. Однако он не терял надежды. А может, Гаад и в самом деле там что-то видел. Пламя освещало его усталое бледное лицо с треугольным подбородком, сжатые тонкие губы, длинный прямой приплюснутый нос, дугообразные тонкие брови, слегка зауженные тёмно-карие глаза, длинные прямые чёрные волосы, собранные в хвост. Короткие пряди непослушно лезли из причёски в глаза обладателю, тот резко убирал их с лица.
Парень заснул перед самой зарёй. Огонь никуда не исчез, послушно пылал на месте, отведённом ему создателем, не пытаясь дотянуться до ближайших деревьев и кустов.
Солнце только-только стало вылезать из-за горизонта, как около черноволосого появился рыжеволосый парень. Ростом он был повыше, но ненамного, в плечах шире. Не больно-то и мускулистый, но по сравнению с худым узкоплечим Гаадом смотрелся силачом и крепышом. Пришедший бесцеремонно пихнул его в бок носком ноги, обутой в сандалию, и возмущённо завопил:
— Проснись! Ну, как так можно, а? У нас такое событие, а он спит!
Гаад поморщился, насилу разлепил веки:
— Хочешь кулаком в лоб, а, Белик?
— Не дотянешься, — рыжий парень нахально ухмыльнулся, затем укоризненно произнёс: — Эх, у нас такое событие, а ты…