Гаад на миг опустил плечи, представив, что просьба его может дойти до самого создателя мира и жизни, прямо сейчас. Но, впрочем, он уже решился на этот поступок. А потом в следующий миг выпрямился и гордо поднял голову. Решил, значит, решил. Тем более, отступать, едва только придя, да ещё и перед белокрылым, было бы нелепо. Станет потом ему трусость припоминать, при каждой встрече, пока ещё один из них будет жить.
Светловолосый окинул незнакомого ему чернокрылого насмешливым взглядом и ступил на гладкую каменную пластину в форме круга, с давних пор лежащую на этой вершине. Пластина была пёстрой: где белой, где чёрной, что символизировало единство двух сил в создании мира и поддержании его существования. Ступил так, словно туда взошёл сам король какой-нибудь крупной страны. С чувством собственного достоинства, с уверенностью в том, что он собирался сказать.
— О, Небо, прими мои слова и поступи со мной так, как я заслуживаю! — прижав правую руку к сердцу начал белокрылый, чуть помолчал и продолжил, — Прошу: наведи порядок среди хранителей! Они отошли от вечных правил. Они…
Лицо Гаада так помрачнело, словно выловил из тарелки с супом сваренную лягушку или подобную ей гадость.
— И накажи белого Старейшину: он проворонил Посланника!
Кареглазый заметно оживился: явно хотел услышать подробности, но не дождался. Да и этот новенький из белых хранителей пришёл сюда, чтоб ябедничать на своего Старейшину, более того, просить наказания для него у прислужника самого Творца! Этот новенький был очень дерзким. Или просто глупым.
Голубоглазый сошёл с плиты и жестом предложил ему встать на неё. Гаад молча взошёл на священное место, оглянулся — светловолосый и не думал уходить — и сложил ладони в просящем жесте:
— О, Небо, тебе решать, прав я или нет! Я принимаю твою волю, какой бы она ни была!
Взгляд через плечо. Его недавний собеседник стоит и наблюдает. Впрочем, как и обещал. Гаад упёр руки в бока и закричал:
— Небо, я пришёл сюда, чтоб сказать, что ты несправедливо! И что жесток Страж Небес! Для чего вы присылаете нам таких Посланников?! Мы и без них не можем добиться Равновесия, а с ними и подавно! Я прошу… Нет, требую: Небо, отправь к нам кого-то милосердного, кто не будет разжигать вражду заодно с этими коварными лицемерами, — он гневно указал ладонью на застывшего от изумленья незнакомца, — Или вообще никого не присылай! Может быть, мы сами наконец-то исполним своё предназначение! Небо, если тебе не по нраву мои слова, покарай меня на этом самом месте! И не смей прикидываться, будто ничего не слышало! Если Стражу Небес есть какое-то дело до нас, пусть он позаботится о хранителях Равновесия! А что касается нас, то сами мы и без того тысячелетиями верно служим миру и Творцу!
Гаад с полчаса прождал, с плиты не сдвигаясь. Но ничего не случилось.
Светловолосый потрясённо пялился на него. Его можно понять. До чего бы ни была наглой и подлой просьба новоявленного белого хранителя, но заикнуться, чтобы Небо никогда больше не присылало к ним Посланников?.. Гаад сам испытал ужас от того, что ляпнул на священной горе. Но, впрочем, он же сказал, что готов ответить, если просьба его была слишком дерзкой, а упрёки самому Стражу Небес — несправедливыми. И потому Гаад стоял и ждал ответа или наказания для него самого. Он волновался, но из-за настырного белокрылого притворялся спокойным. Хотелось бы верить, что это ему удалось.
Гаад стоял на священной плите и ждал, ждал, ждал… Руки затекли, сменил позу, встал уже ровно. Он ждал. Отчаянно ждал. С надеждой. Ждал упорно…
Но прислужник Творца к ним с неба так и не сошёл. Голоса его не прозвучало. И сам Творец тоже смолчал.
«Да как же так?!» — отчаянно подумал чернокрылый.
Но, впрочем, если он сказал своё послание, то его должны были услышать?..
Шумно выдохнув, хранитель подошёл к обрыву и спрыгнул вниз: появившиеся большие сильные чёрные крылья помогли ему зависнуть над пропастью, потом улететь. Голубоглазый наконец опомнился, что-то невнятно прошипел и растворился в воздухе.
Гаад приземлился около леса — крылья исчезли, едва его ступни коснулись травы — и молча побрёл по неприметной тропе, вышел на огромный луг, на котором уже собралось около пятидесяти человек, от шестнадцатилетних парнишек до семидесятилетних стариков на вид. Впрочем, было нечто одинаковое в их глазах: какая-то особая мудрость. Серьёзность. Кому-то из них уже было несколько веков, а редким из них — несколько тысячелетий. Все громко что-то обсуждали. Пришедший вытянул крайнего, мужчину средних лет в бордовой рубашке и чёрных штанах: