Генка вздохнул и говорит:
- Тебе якала, а мне нет.
И щёточкой начал прочищать электробритву, продувать её, хотя на ней не было ни одного волоска. Потом он аккуратно уложил бритву в футляр, защёлкнул кнопки и спрятал в шкаф.
- Теперь поодеколонимся.
Пошёл в горницу и тихонько, под нос себе, запел.
Горница у них просторная, светлая.
В одном простенке стояло от потолка до пола трюмо. Генка взял с тумбочки флакон, отвернул пробку, налил себе в ладонь одеколона и начал растирать его по всему лицу, голове, шее…
- Ты тоже Эмме цветов нарвёшь? - спрашиваю.
- Без цветов на свидание идти не полагается, - разъяснил мне Генка.
- Где же будет у вас свидание?
- У берёзовой рощи.
Мне охота стало поглядеть, как они с Эммой встретятся, и я начал просить Генку:
- Ген, возьми меня с собой.
- Свидание при посторонних не бывает. Ясно?
- Я же не посторонний, я твой друг! Возьми, Ген…
- Всё равно и другу нельзя, - упрямится Генка. - Любовное свидание - тайна для всех - хоть друг, хоть кто…
- А когда на меня любовь нагрянет, что я буду делать? Я же не умею. Мне надо научиться. Я спрячусь где-нибудь за кусточком., Эмма и. не увидит… Возьми, Ген…
И Генка согласился.
- Так и быть, - говорит, - перенимай опыт у старшего товарища!
Мы вышли из дома. Генка запер дверь на замок, а ключ спрятал под дверью в потайное место. Через сад мы пробрались на огород, потом вышли на дорогу. Раньше по этой дороге ездили в деревню и машины, и подводы. Когда же все жители деревни переехали в село, по дороге стали ходить одни пешеходы, и то до берёзовой рощи, а за рощей дорогу распахали. Но дорога к роще была ещё твёрдая, травой не поросла.
От Генкиного дома до рощи совсем близко, меньше километра. Только взойдёшь на бугор - и роща вот она!
По одну сторону дороги была роща, а по другую Сухой лог тянулся. По этому логу весной ручьи с гор стекали в речку. За логом начинался Широкий дол, а дальше торчали макушки гор. На горах цвёл ковыль. Цветёт он длинными пушистыми и белыми-белыми нитями. От их белизны горы издали кажутся припорошёнными снегом. Красиво так! Кругом зелень, а горы белые.
Дедушка говорит, когда журавли летят в небе и видят белые горы внизу, им сверху тоже кажется, что на землю выпал снег, пришла раньше времени зима, и журавли испуганно кричат: «По-гиб-ли!… По-гиб-ли!… По-гиб-ли!…»
По дороге я спросил Генку:
- Ты Эмме записку написал?
- Нет.
От удивления я даже остановился.
- Как же она узнает про твоё свидание?!
Генка засмеялся:
- Як ней неожиданно подойду!
- А может, она не придёт сюда, мы и проторчим тут зря до вечера?
- Придёт.
- Почему ты так думаешь?
Генка начал мне пояснять:
- Ты ведь знаешь: мать у неё учительница, отец - доктор. Вот они своих детей и воспитывают по строгому режиму…
Чего-чего, а строгий режим-то я хорошо знаю, он мне надоел хуже горькой редьки! Моя мама работает воспитательницей в детском саду и меня воспитывает этим режимом: вовремя вставай, вовремя ешь, вовремя готовь уроки, вовремя спать ложись… Всё вовремя, вовремя и вовремя… Без режима и шагу нельзя шагнуть.
А Генка всё разъясняет мне:
- Маленького Эдика днём спать они укладывают ровно в три часа. До этого Эмма целый час гуляет с ним, в коляске его катает по улице. На улице сейчас без конца машины снуют, пыли много. Поэтому Эмма возит братишку к берёзовой роще дышать чистым, целебным воздухом. Подкатит она колясочку к роще - а я тут как тут!
До чего же у Генки всё так ловко получается! Я бы ни за что такое не придумал.
Мы подошли к роще.
- Идём в Широкий дол за цветами, - зовёт меня Генка.
Перебегаем Сухой лог и входим в дол. Хороших цветов в этом долу не было. Цвёл ковыль, росла сурепка, попадался татарник… Генка говорит, это бурьян, а не цветы.
Настоящие цветы росли в осиннике, три километра отсюда: там есть и ландыши, и колокольчики, и кукушкины слёзки, и ещё много всяких… В последний день занятий мы ходили туда на экскурсию всем классом вместе с классным руководителем, и каждый принёс оттуда по большому букету цветов. Если теперь идти в осинник за цветами, то мы вернёмся только к вечеру. Эдик уже дома будет спать без задних ног, и Генкино свидание пропадёт.
Он это тоже понял.
- Ладно, - говорит, - я нарву ей дремы.
Дремой у нас называют такое съедобное степное растение. Стебель у него четырёхгранный, без листьев. А едят дрему, когда она ещё молодая. Кожицу счищают (она хорошо, ленточкой отделяется с каждой грани), и зелёный, сочный стебелёк - хруп, хруп, хруп… А дремой её прозвали за то, что верх стебля с семенами у неё всегда клонится к земле, как у подсолнуха шляпка, будто она задремала.