– Снижаемся, Витя, – приказал полковник, – так ты и наших передавишь.
Стрелка часов на приборной доске «восьмерки» показывала четверть одиннадцатого. Жить полковнику оставалось еще двадцать три минуты.
Если б он знал об этом, то, должно быть, провел их не в прокуренном «подвале» командирской «иволги», а хотя бы в сосредоточенном одиночестве, оборотясь мысленно ко Всевышнему со словами покаяния, с мольбой сердечной о прощении на Страшном Судище Его, с воспоминанием всех свершенных или только прокрадывающихся в душу грехов. Но не верил полковник в смерть. Не верил и в жизнь вечную. Даже мысли такие посещали его редко. А если и посещали, то воспитанное сызмальства материалистическое осознание бытия не давало этим мыслям просочиться в глубину его партийного сердца.
Не ведал полковник и того, что оглушенный, с полопавшимися барабанными перепонками, дипломированный теолог Рузи уже протирает глаза от пыли, а уши от сукровицы, и вновь поднимается во весь рост к пулемету, и заряжает в него новую ленту бронебойно-зажигательных патронов. И целит в пятнистую громаду.
Единственная очередь, которую успел выпустить по «иволге» Рузи, раскромсала хвостовую балку с рулевым винтом да подпалила масло в главном редукторе. И в следующее же мгновение ответным огнем вражью засидку накрыло залпом восьми новых «нурсов». Один из них угодил прямиком в Рузи. Полутораметровая ракета, начиненная килограммом взрывчатки, со скоростью триста метров в секунду расхерачила вчерашнего студента в жидкий фарш. Только осколок челюсти с разодранными, еще не знавшими поцелуев губами и двумя фарфоровой белизны зубами взрывной волной отшибло далеко на самое дно ущелья, где они теперь и сверкали одиноко в прохладе и вечном спокойствии.
А вот на борту «иволги» никто не пострадал. Положение машины, хоть и бедственное, множество раз было отработано и в училище, и в бою, в аварийных картах прописано. Машину нещадно заваливало вправо и мордой вниз, но Витя со всей дури вытягивал ее ручкой управления в обратную сторону, переводил в режим авторотации, на котором с высоты в семьсот метров да с его-то опытом можно было приземлиться «аки херувимы».
– Зяблик! – орет второму пилоту. – Гаси сигнал направления!
Сашка выключает канал автопилота. Следит, чтоб лампочка погасла. И в ту же секунду на верхнем щитке – красная вспышка тревожной кнопки.
– Пожар в главном редукторе! – орет Сашка Зяблин.
– Снегирь! – кричит бортмеханику Витька, все еще выравнивая крен. – Включай автоматику!
– Не включается.
– Давай вручную.
Но красная тревожная кнопка пульсирует кроваво. Ни первая, ни вторая очереди пожаротушения не срабатывают. И несмотря на то что комэск Викторов вместе с Казанцевым наконец сбросили заклинившую бортовую дверь, в грузовом отсеке уже нечем дышать. Нижняя тяга авторотации пламя в главном редукторе только сильней распаляет. Для операторов командированных такое приключение, видно, из новых. Вцепились в блоки связи черными от копоти руками.
– Не бздеть, – велит полковник уверенно и с улыбкой, чтоб ребята не боялись и духом не пали, – машину посадим. Верно, Витюша?
– Так точно, товарищ полковник! – вторит ему Харитонов. – Сядем все!
Кранами остановки глушит двигатель, а Мишка Снегирев вырубает бортовые аккумуляторы. Смолкла машина. Утихли оба движка. Лопасти подчиняются теперь только воле противотока, что поднимается снизу с многотонной тяжестью падающего борта. Осталось сделать подсечку и подорвать шаг. Слава богу, внизу – ни стремнины горной, ни отвала гранитной крошки, по которой «восьмерка» скатится в пропасть как на салазках. Слава богу, что прямо под ними довольно ровная по местным меркам площадка. Несколько валунов весом под тонну да саманный сараюшка – не в счет.
– Закрепились! – кричит Витька. – Садимся жестко!
В подвале места только для троих. Пришлось полковнику, глотая жирную копоть от горящего редуктора, возвращаться на свое место возле планшета, крепиться ремнями к креслу, ждать сильного удара о землю. Командированные и взятые на их беду офицеры тоже пристегиваются, матерятся, плюются ошметками графита, что горькой слизью оседает уже и в глотке, и в легких, ест глаза, забивает нос. Полковник чувствует, что тоже наглотался этой дряни. В голове штормит нещадно. Ломит тисками виски. Слезы из глаз. И этот не унимающийся, лающий кашель. «Ну ничего, – успокаивает себя полковник, – это ненадолго. На минуты. Сейчас сядем, и я продышусь. Воздух тут чистый, добрый. И водички найдем. Да и подберут нас совсем скоро. Все нормально. Еще пять минут».