тяжелыми взглядами.
Главный, он же единственный редактор, Игорь Царев, исполнял в редакции все роли, вплоть до корректора, сам писал передовицы, придумывал заголовки, вычитывал гранки и получал тумаки от парткома и комитета комсомола. Шансы издать трехлистовую еженедельную газету и не пропустить чего-нибудь нестерильного были практически равны нулю. Особенно в ходе перестройки, когда было уже все можно, но еще ничего нельзя.
Сегодня утром, когда она собиралась к походу в ЦЗЛ брать интервью у одноосного завсектором Полстернака, Царев вычитывал статью, которую принес Сашка. Сашку, похоже, то ли выпирали, то ли он сам уходил. Царев сидел на столе в клубах папиросного дыма, ерзая и матерясь:
-- За это мне точно мошонку взрежут! Гляди, чего понахуярил:
Автор берет на себя сме
лость утверждать, что в на
шем общественном сознании
существует целый ряд уста
новок, рожденных в темные
годы и живущих до сих пор.
Они выглядят достаточно
гладко внешне, но при этом
глубоко порочны по сути.
В короткой статье коснусь
только одной. "Слава Труду".
-- Странный парень этот Сашка. -- сказала Таисия, покусывая фильтр, -Недоделаный какой-то.
Царев продолжил:
"Труд сделал из обезьяны
человека". Какая чушь. Те
бедные обезьяны, которые
в это поверили, до сих пор
скачут по веткам, хватая
бананы четырьмя руками.
Что заставило ту первую
обезьяну взять в руки палку
и сбить кокос, вместо того,
чтобы влезть на пальму?
Желание НЕ трудиться. Имен
но это желание - первопри
чина прогрессирующего раз
вития головного мозга.
-- У него просто суицидальные наклонности. -- она погасила сигарету. -Помнишь, что он про защиту генерального сказал? Советую тебе на учсовет сходить. Повеселишься. Есть такие, знаешь... Любят зверюгу за ус подергать.
-- Нет, ты дальше послушай:
Прежде, чем сделать шаг впе
ред, нужно освободиться от
власти догм военного времени.
Чтобы скорее сбросить шлейф
тяжелого наследия, чтобы
никогда не смогло вернуться
Время Чрезвычайных Мер.
-- Ты читай, читай, а я пошла, -- сказала Таисия, повязывая шарф, -мошонку береги.
39.
-- Вадим, хочешь я тебе чертеж настоящего кубика принесу, из патента, что ты Америку открываешь, -- сказал Митя, глядя как Вадим прослабляет шпиндель токарного станка.
-- Я вам говорил уже, Дмитрий, сам допру, и допер же.
Крупные кубические куски текстолита со звоном посыпались в щели станины станка. Вадим полез подниз и начал выковыривать их из стружечного мочала.
-- Упорливый он, -- прокомментировал сквозь табачно-желтую седину усов сидящий на табуретке Палыч, -- до всего сам допирает, пора уже его в химики продвигать.
-- А что они у тебя такие огромные? -- Митя взял в руку один текстолитовый куб. Куб был увесистый и теплый от резца. По одной из его грязнозеленых граней проходил глубокий дугообразный паз. -- Если на одну сторону таких три нужно, то собранный кубик будет аж пятнадцать сантиментров. Это какие же руки надо иметь, чтобы с ним играть?
Один из кубов отличался от прочих цветом и качеством поверхности. На светлобежевых гранях его были уже накернены лунки под болты. Этот куб был особый, любимый больше других. Это на него откромсал Вадим кусок от валявшейся в проходе бронеплиты. Материал был матовый, теплый на ощупь и податливый. Болты шли в него саморезом, как в масло.
Дверь в слесарку с шумом распахнулась и помещение мгновенно заполнилось бородой и басом завсектором одноосного упрочнения Бориса Вениаминовича Полстернака.
-- Что наш Кулибин там тачает? -- Полстернак протиснулся к шпинделю станка, -- Изумительно, изумительно... и размер подходящий, и колер... Только вот поздно, батюшка, Ёрне Рубик побежден совместными усилиями советской науки и техники, сметен с лица Земли, повержен оземь... Кааак, вы не знали?! Вы не знали, что в Новосибирском отделении Академии Наук создан, наконец, первый отечественный конандрум?!
-- Никак нет!! -- вскочил Палыч.
-- Внимайте! -- Бориса Вениаминовича несло, -- В отличии от ихней неуклюжей, угловатой и неработоспособной конструкции, нашему детищу, выполненному, кстати, из цельного куска металла, придана рациональная форма шара!
Вадим часто моргал, глядя на вещающего Бориса Вениаминовича.
-- А название?! Что это такое - Кубик-Рубик? Что это, я вас спрашиваю? -- продолжал тот с напором, усаживая Палыча обратно на табуретку -- То ли дело у нас, у нас все, как всегда, на высоте, наш продукт назван кратко, но лаконично: Шарик-Хуярик. Чувствуете разительность отличия? То-то же... Методика игры, конечно, тоже изменена. Кубик-Рубик, если присутствующие помнят, надо крутить, зато Шарик-Хуярик - глааадить... Как сопло? -- вдруг спросил он без перехода.
Вадим икнул: -- Продвигается.
-- Ну и славно, -- бормоча под нос, Полстернак двинул к выходу. По дороге он заглянул в гальваническую ванну, где, по его разумению, полагалось находиться никелирующимся деталям сопла. Как он и ожидал, никаких деталей там не было, а висело на проволоках несколько обоюдоострых лезвий.
-- Ну и славно, ну и славно...
40.
... если человек говорит о себе во множественном числе: мы - русские, или мы - татары, или мы - немцы, так и знай - дрянной это человечишко, пустой и никчемный. Свое ничтожество прикрывает достоинствами всей нации. Человек стоящий всегда говорит: я - такой то и называет себя по имени, а не по национальности. А раз говорит - мы, значит за спину нации прячется. Подальше держись от такого.
Массивная, окованная металлом дверь была заперта. Саша постучал в маленькое окошечко в стене:
-- Меня вызывали. На два тридцать, -- начал он.
-- Положите ваше удостоверение, -- вслед за голосом из стены, как из спичечного коробка, выдвинулся фанерный ящик.
-- Вы имеете в виду удостоверение ударника коммунистического труда?
-- Шутки приберегите для бани, а здесь - первый отдел. Пропуск положите!
Саша положил, ящик втянулся в стену.
-- Пройдите, -- щелкнул замок, и дверь приотворилась.
Начальник первого отдела оказался ровно таким, каким и ожидалось: абсолютно незапоминающееся лицо, обрамленное реденькими серыми волосиками. Он не был лыс, просто по всей поверхности головы равномерно просвечивал череп.
-- Присаживайтесь, Александр Ильич,
-- сказал он без выражения. -- Ну, так что же нам с вами делать?
Саша сел.
-- А какие у нас с вами дела?
-- Только не надо прикидываться казанской простотой, вы прекрасно знаете, зачем вы приглашены. Вами был посещен объект высшей секретности министерства обороны без надлежащего допуска. Собственно говоря, вообще безо всякого допуска.
-- Извините меня, пожалуйста, -- сказал Саша, опустив голову, -- я больше не буду.
-- Вы получили доступ к передовым рубежам технологии страны.
-- Я это сделал помимо воли. Я был принужден. Я их предупреждал. А кстати, вы уверены, что это была самая-пресамая передовая технология? Что передовее уже нет?
-- Вы, наверное, не отдаете себе отчета в содеянном, лет тридцать назад вы бы уже не в этом кожаном кресле сидели, если бы у вас вообще еще было на чем сидеть.
-- А теперь?
-- Что теперь?
-- Ну, теперь что, не тридцать лет тому назад, а сейчас, в эпоху зарождения свобод? Когда прорабы перестройки уже взялись за кирки?
-- А теперь у нас остается один выход, а именно оформить вам секретность. Тогда информация, обладателем которой вы стали, будет сохранена так же, как если бы вы уже имели допуск к моменту посещения.
-- Так за чем же дело стало?
-- А дело стало за неопределенностью вашей национальной принадлежности. Обьект, на территорию которого вы тайно проникли, требует высшей формы секретности, нулевой. Эта форма дается только членам высшего управляющего звена.