Даже леди Тэсс, казалось, отдалялась от него. Он чувствовал временами ее молчаливое внимание к нему, но когда он обращался к ней, у нее всегда находился предлог отойти или говорить о другом. И это привело его неуверенность на грань тревоги.
Он должен действовать. Все вокруг менялось. В политике и бизнесе он мог стоять твердо, но в этом он чувствовал свою неловкость, опасался сделать ошибку.
— Ты слишком заботишься, — говорил Дожен, — слишком многого хочешь. Что я с тобой поделаю, ха?
Целую неделю он избегал мисс Этуаль — хотя как о «мисс Этуаль» он о ней больше не думал. Даже когда она появлялась в скромных кружевных воротничках, он думал о ней: она — тепло, нежность, желание.
Леда и Кэй бродили по дому, полному тайны, их головы соприкасались, они хохотали и утихомиривали друг друга, когда он неожиданно натолкнулся на них — еще одно исключение из правил. Правда, он знал, это было только Рождество с его подарками, и Кэй радовалась всего лишь праздничным сюрпризам.
В доме стоял резкий и свежий запах от вечнозеленых гирлянд: английский обычай, строгая традиция, когда в доме пахло жареным поросенком и цветами, ароматом рождественского пирога с кокосовыми орехами.
Гирлянды цветов, словно сети, висели в разных местах, они были подвешены к люстре и к некоторым дверям — неизвестно, кто этим занимался. Подозрение пало на Роберта, особенно после того, как первой попалась в сети у двери гостиной старшая из мисс Голдборо.
Мисс Голдборо покраснела и заложила руки за спину, подставляя щеку. Ее маать вздремнула после обеда, так что Роберт осмелел, взял девушку за руки и поцеловал в губы. Сестры ее визжали и подпрыгивали с устрашающими криками. Карзон поднял брови. Сэмьюэл заметил, что Кэй бросила взгляд из-под ресниц на лорда Хэя.
Хэй, стоя с полураскрытой книгой в руках, казалось, этого не заметил. В то время, как Сэмьюэл наблюдал за ней, она сама на него посмотрела и встретила его взгляд. Она слегка улыбнулась. Щеки ее немного покраснели.
Он похолодел. Это был взгляд, на который он не знал, как ответить. Он стал неожиданно труслив и начал с видимым интересом разглядывать китайского сине-белого щенка на ближайшем столе. В то время, как он взял его и перевернул в руках, чтобы разглядеть марку, Кэй подобрала юбки и поспешила к двери, обернувшись в легком реверансе с озорной улыбкой.
Бездействуя, слепо разглядывая марку, Сэмьюэл скорее почувствовал, чем заметил слабое движение Хэя. Внутренне он напрягся. Но тем не менее сидел неподвижно, не в силах встать: сидел, теряя свой шанс, зная, что Хэй пойдет за ней.
Но возле двери Роберт схватил сестру, завершив все тем, что склонился над ее рукой и поцеловал палец.
— О, шутник, — Кэй отдернула руку, — вечно твои штучки!
Он подтолкнул ее из дверного проема.
— Только слежу, чтобы кто-нибудь из нас не попал в ловушку.
Хэй ухмыльнулся и уселся на ручку кресла, листая свой роман.
— Всему свое время, Орфорд, — сказал он Роберту.
— Орфорд, — слегка фыркнула леди Кэй, — как будто настоящий лорд. Никто не зовет его так дома. Роберт неожиданно улыбнулся:
— Такой же настоящий лорд, как ты леди, моя дорогая.
— В твоем случае это лишь титул вежливости. Это подтверждает и Леда. Настоящие лорды сидят в парламенте. Папа мог бы, если бы захотел.
Хэй поднял свою книгу.
— Послушайте вы оба. Кто-нибудь это читал? Интересное повествование.
Его вмешательство разрядило напряжение. Он откашлялся и прочел драматичным тоном; «На его лице было выражение ужаса и, как мне показалось, ненависти, что усиливалось его скорченной, неестественной позой. Я видел смерть во многих видах, но никогда она не являлась мне в таком страшном виде, как в этом темном, мрачном помещении, которое выходило на одну из главных магистралей пригородов Лондона.»
Это привлекло внимание Кэй всех остальных.
— О, начните, пожалуйста, сначала. — Она снова опустилась на стул, широко раскрыв полные ожидания глаза.
В то время как Хэй излагал историю о докторе Ватсоне и мистере Шерлоке Холмсе. Сэмьюэл снова и снова вертел в руках китайскую игрушку. Он взглянул из-под ресниц, слушая, наблюдая, как другие воспринимают идею дедукции. Он читал книгу, и характер Холмса показался ему тенью Дожена, — неловкий, забывчивый, с его подзорной трубой и грубой логикой, слишком уверенный в своем успехе, самонадеянный в выводах.
«Здесь больше нет ничего, стоящего внимания, — говорил вымышленный Холмс, — мне полностью понятен этот случай.»
Веря в это, человек может дать себя убить. Дожен мог убить его мысленно. Сэмьюэл знал это, он обладал силой сопротивления.
Сосредоточенность — это интуиция. Интуиция — это действие: он едва не погубил ее, в тот критический момент в мансарде. Интенсивность его атаки была слишком сильной, потому что он не мог отделить свое сознание от ее. Даже тогда, противостоя ей, он желал ее. Он хотел только на несколько минут лишить ее сознания и воли, но случилось другое. Он не был таким искусным, как Дожен, он не знал себя, он допускал ошибки. Он не мог оставаться спокойным. В нем не было покоя. Он даже не мог встать и обменяться поцелуем под омелой.
Сидя неподвижно, держа сине-белую собачку в руках, он знал, что панически убегает от самого себя. И он знал, дока он не обернется и не увидит в лицо то, чего боится, все его намерения — ничто, дым и грезы.
Огонь в ее камине подобрался к углю. Слабые вспышки не давали света дальше решетки. Сэмьюэл отошел в глубину комнаты, хотя знал, что она спала и не увидела бы силуэта на фоне мерцающего огня.
В комнате ощущалось присутствие женщины. Она тихо спала, дыхание ее было спокойным, сон не волновал ее. Легкость ее сна пробудила добрые чувства в глубине его души. Здесь он чувствовал себя в безопасности, она незримо была связана с ним.
Он стоял в самом темном углу комнаты. Смотрел, хотя смотреть было не на что. Слушал, хотя ничего не было слышно. Он ждал, ничего не ожидая — без движения, без мысли, без чувства.
Пусть это произойдет. Он был здесь, чтобы свершилось это. Но были противоречия, парадоксы; пытаться осуществить — в конце концов, значит, овладеть — так учил его Дожен. Голод, который он хотел утолить, вошел так глубоко в самый центр его существа, что стал им самим. Если его отделить или преодолеть — ничего не останется.
Он представил себя лежащим возле нее. Были вещи, которые он предполагал, но еще не познал, никогда не был уверен, что было реальным, а что фантазией.
Он не мог поцеловать Кэй. Даже шутливым дразнящим поцелуем, как Роберт мисс Голдборо. Он не был Робертом. В его воспоминаниях было слишком много боли и страдания, смешанных с радостью.
Одно прикосновение — и он знал, что это произойдет.
Но Кэй хотела детей. Ее собственных. Его. Когда он не мог заставить себя прикоснуться к ней. Та, что обжигала его, — была не Кэй.
Он уставился в темноту. Сложил руки, сплетя пальцы в сложный рисунок, что должно было направить и сконцентрировать его волю, призвать силы и разум к действию. Но не было успокоения. Его тело страстно желало того, что презирал его разум.
Он оставил ее мирно спящей и удалился в огромную, холодную ночь. Идя по земле, пока все спали, он чувствовал себя отстраненным от их самодовольного тепла, все еще чужак после стольких лет, черный призрак в безмолвном лунном свете.
— У меня есть футляр в подарок для Мано, — леди Кэй качала Томми на коленях, пока он выводил «а-а-а» с каждым ее движением, что ему чрезвычайно нравилось. Свободной рукой она просматривала список.
— Я купила это в Лондоне. Очень нарядно. В прошлом году я подарила ему бритвенный прибор и зеркало, и ему это очень понравилось.