Сэмьюэл целовал девушку и говорил с ней, пытаясь успокоить, хотя он даже не понимал, что она произносила. Он целовал ее глаза, слезы на щеках, ее обнаженное плечо, выбившееся из халата. Он называл ее по имени и пытался сказать, что сожалеет, объяснить что-то, хотя не было другого объяснения, кроме него самого. Он не мог контролировать себя, не мог.
Она ощутила… сладострастие, находясь рядом с ним. Сэмьюэл понял по ее слезам, что сделал ей больно, в то время как он испытал исключительное наслаждение.
— О, — пробормотала она, когда он вошел в нее снова.
Он поднялся на локтях, лаская губами ее щеку, слизывая языком ее соленые слезы. Она закрыла глаза, когда он целовал ее брови и ресницы.
Ее облик — с открытой шеей, бледной кожей и волосами, рассыпанными по подушкам — сладостный, возбуждающий, снова разжег пламя в его венах. Он пытался утешить ее, но убеждение оказалось чувственным, и его поцелуи становились все более крепкими и долгими в местах, которых он жаждал. Сэмьюэл положил руки ниже ее груди, и, наклонив голову, наслаждался нежными округлостями под ее халатом. Живое воспоминание о том, как она прошлой ночью почувствовала прикосновение его языка, заставило его снова открыть рот, полизать ее кожу.
Леда издала короткий возглас, слабый протест, двигаясь под ним. А потом — он почувствовал, что в ней исчезла скованность и новое, сладострастное напряжение заняло ее место.
Его язык нашел кончик соска, захватил его. Сэмьюэл сделал более резкое движение, ощутил под собой ее дрожание. Халат упал, обнажив ее сосок — круглый, розовый на белой коже.
Тлеющее в нем пламя вспыхнуло. Он прижался губами к ее груди в то время как продвигался внутри нее все глубже и сильнее. Открыв рот, он страстно трогал языком округлые поверхности. Он взял сосок зубами, и она издала сладостный стон, которого он никогда в жизни не слышал и который вовсе не означал боль.
Его рука поднялась, чтобы взять ее другую грудь, нежно приласкать обе, в то время как она лежала с закрытыми глазами, издавая те же тихие звуки.
Сэмьюэл понял, что вызвало ее боль — его вторжение в нее, и в глубине души он догадался, что эти другие его ласки заглушали боль.
Девушка выгибалась под ним, такая прекрасная во всем своем розовом тепле, что стыд и злость рассыпались в пыль перед реальностью ее облика при серебряном свете утра. Он обнял Леду и снова вошел в нее глубоко, с той пронизывающей все его существо страстью, ведущей к яркой вспышке.
Он начал движение с еще большей силой, закрыв глаза, охваченный возрастающим ощущением. Это длилось дольше на этот раз, стало сильнее, каждый толчок добавлял и усиливал необыкновенную теплоту, пока он не забыл о том, что дышит, видит и слышит… забыл обо всем, кроме страсти, которая поглотила его и ворвалась в нее как взрыв черного пороха.
Когда все завершилось, запахи и ощущения, казалось, ввели его в странную летаргию. Леда смотрела на Сэмьюэла своими любящими темно-зелеными глазами, как будто слова покинули ее.
Смешанные чувства чередовались в нем — облегчение и наслаждение, близость и то, что не воплощается в слова. Мысли его уползали. Он хотел только одного — спать в ее объятиях.
— С тобой все в порядке? — его слова казались медлительными в то время как он склонился над нею, а его губы касались ее губ.
— Не знаю, — сказала она жалобно, как ребенок.
Он попытался сообразить, как может ее успокоить, и понял, что должен покориться этому волшебству. Она слегка поморщилась, когда его сильное тело покидало ее.
Сэмьюэл нежно целовал девушку, чувствуя радость и угрызения совести одновременно. Сон одолевал его, как и желание тесно прижать ее к себе. Покрывало закрывало их ноги, и, подвинувшись, он накрыл им ее и себя, чтобы уберечься от холода раннего утра.
Он лег на бок, обнимая ее одной рукой за талию, а другую положив ей на грудь. Она затихла в его объятиях и взяла его за руку.
— Дорогой сэр, — сказала она и замолчала. Это был конец. Смутное чувство медленно овладело им. Он погрузился в бархатную мглу, не отвечая, не зная, было это выражением привязанности или обвинением.
В дремоте ему показалось, что кто-то постучал в дверь.
Он открыл глаза.
Комната была залита дневным светом, ярко освещающим все — кровать, мисс Этуаль, ее роскошные каштановые волосы и черный контур его рукава на кремовой поверхности покрывала, подобно тени ушедшей ночи.
Выше ее головы он увидел дверь. В дверях стояла леди Тэсс. У нее был в руках подарок, завернутый в бело-зеленую полосатую бумагу, завязанный красной лентой.
Он знал, что всю жизнь будет помнить эту ленту. Та самая лента, с зеленым оттенком, того же размера и формы коробка была у нее в руках.
Он вздрогнул от неожиданности, но не пошевелился. Мисс Этуаль спала. Их глаза встретились.
Мгновение она стояла молча, ее рука — на ручке полузакрытой двери. Откуда-то издали прозвучали голоса мужчин, занятых разговором.
Леди Тэсс взглянула на свой подарок, как будто не зная, что с ним делать.
Она закусила губу, покраснев как юная девушка, и молча покинула комнату, закрыв за собой дверь.
26
Леда резко села в постели и вытерла слезы, когда горничная постучала в дверь. Она принесла постельное белье и покрывало, и была загружена всем этим до самого подбородка. Только несколько минут назад Леда сняла простыни и обнаружила темнеющие пятна, которые, казалось, были на всем: на ней, ее халате и белье, даже на покрывале.
Так много! Она не знала, что так поранена. Острая боль была, как только он — как только он…
Она даже не могла об этом вспоминать. Леду воспитывали как утонченную девушку. У нее даже не было слов о том, что он сделал.
Он ушел, исчез, когда она спала. Если бы не эти пятна, неведомые запахи, — все это можно было бы принять за кошмар. Она быстро стала искать светлый камень, который он уронил, но он тоже исчез.
Горничная вошла, не дождавшись ответа на свое привычное утреннее царапанье в дверь. Девушка даже не взглянула на Леду, только сделала короткий поклон и поставила поднос у постели.
— Миледи сказала, что, если мисс плохо себя чувствует и будет поздно спать, то можно позавтракать в постели.
— Да, пожалуйста, — голос Леды был хриплым и низким, будто она не говорила несколько дней. От наивной доброты леди Тэсс она чуть не расплакалась.
Были лишняя чашка и блюдце на подносе. Горничная ничего об этом не сказала, только установила поднос на коленях Леды и затем стала разжигать огонь. Обычно это делалось гораздо раньше; потрескивание огня в камине пробуждало Леду по утрам. Странно, что сегодня утром, возникли, очевидно, задержки с исполнением утренних обязанностей.
У нее появилась пугающая догадка. Что, если это не была задержка? Что, если девушка заглянула утром и увидела…
Аромат тостов и масла внезапно показался отвратительным. Конечно, конечно, звук открывающейся двери должен был, как обычно, ее разбудить. Она думала, что она больше не заснет в это утро, после…
Леда закрыла глаза, все еще не в состоянии понять то, что произошло.
Горничная прочистила камин, еще раз слегка поклонилась и ушла. Леда пыталась вспомнить, была ли девушка вчера более приветливой и дружественной. Горничная никогда не была разговорчивой, и Леде нравилось иметь дело со слугами на той дистанции, которую они сами держали, а, может быть, именно эта обычно скромно улыбалась и говорила: «Доброе утро, мисс», когда входила и уходила?
Леда отставила в сторону поднос. Ее охватило отчаяние. Ей хотелось принять ванну, но она была настолько подавлена, что не решалась позвонить. А что делать с пятнами? Что она может сказать? Она подумала объяснить их своим месячным, недугом, но это уже было неделю назад. Она отбросила покрывало и побежала босиком через комнату, чтобы открыть ящик комода. Ничего не соображая, она лихорадочно искала ножницы, чтобы убить себя.