— Вряд ли я буду проводить здесь много времени, — сказал Сэмьюэл.
Леда прошла в соседнюю комнату. Остановилась у окна с наполовину поднятыми жалюзи.
Он последовал за ней, остановился посередине пустой комнаты. За ее силуэтом у окна были видны верхушки деревьев на склоне, долина, море. Корабль стоял на якоре, со своими светлыми палубами он казался сейчас игрушкой.
— Тебе нравится? — спросил он. Она долго не отвечала. Затем сказала, не повернувшись:
— Это — самое красивое место, которое мне когда-либо доводилось видеть.
Он почувствовал облегчение. И боль — глубокую боль в сердце.
Эта комната угловая, куда должен залетать ветер с зеленых холмов и доносить свежесть водопадов — на плане она была обозначена как спальня Кэй. Когда он строил этот дом, он всегда думал о том, чтобы здесь понравилось Кэй.
Но сейчас — сейчас он думал только о том, как он будет здесь лежать с Ледой в широкой кровати, а прохладный ветер будет прилетать с гор и ласкать ее горячее тело и его спину.
— Ты можешь посадить фруктовые деревья. Манго, например.
— Я вчера попробовала манго. Что-то безвкусное, — она издала звук, похожий на смех.
— Тогда папайю. Или просто декоративные кустарники, — он хотел, чтобы она посадила здесь что-нибудь — знак ее будущего, — плимераи быстро растут.
— Тебе они нравятся?
— На них много цветов. И цветы хорошо пахнут. Она посмотрела на него через плечо и повторила:
— Тебе они нравятся?
Да ему совершенно наплевать! Его сейчас занимала, только одно: если он подойдет ближе, то уклонится ли она от прикосновения? Они здесь одни…
Он почувствовал, что его снова парализовало, он не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой. И в то же время чувственное желание не отпускало.
Он видел очертания ее бедер под нежным муслином. И ее грудь.
— Сэр? — прошептала она.
Он ничего не ответил. Видел только ее волосы, представлял обнаженную грудь, полуоткрытые губы. Она повернулась — женственный изгиб качнувшихся бедер…
Он не сдвинулся с места. Его тело словно обернулось камнем…
Но вот пружина сорвалась, он схватил ее за плечи, прижал к белой стене. Шляпа — ленты и перья — упали на пол.
Он целовал ее. Изо всей силы прижимал к стене. Он даже не мог позволить себе глянуть ей в лицо. Ненавидя себя, любя ее, он сдергивал юбки, всем существом ощущая ее женскую свежесть.
Она тяжело дышала, казалось, в ней накипает бессловесное рыдание. Кружево, тесемки, муслин — и чистая кожа под ними. Его руки искали женственные округлые формы. Огонь желания жег его тело, которое уже завладело мягкими бедрами, талией…
Он даже не успел приласкать ее. Он боялся, что она упрется руками в его плечи и оттолкнет его. Он целовал ее резко, грубо, не позволяя ни ответить ему, ни вымолвить хоть слово.
Он быстро расстегнул пуговицы на своей одежде, держа ее одной рукой, зажимая ей рот поцелуем. Затем его мужская плоть устремилась к ее лону. Она вскрикнула…
Он не открывал глаз. Он взял ее — вот так, у стены, на весу, — ее тело в клетке его рук и бедер. Он застонал от страсти, эхо отдалось в пустой комнате.
Удовольствие и чувство вины. Освобождение. И пустота.
Он знал уже эти мгновения. Чувства отбушевали. И наступала пора проклятий.
Ее лоб коснулся стены, ноздри вдыхали свежую краску и соленый воздух. Медленно он ослабил хватку, почувствовал, как спадает напряжение ее мускулов.
Ее ноги коснулись пола. Только сейчас он заметил, что в его пальцах — кружево ее платья.
Он не смотрел ей в лицо. Белый зонтик беспомощно валялся в солнечном треугольнике на полу. Он поднял его, а также свой плащ. Накинул плащ на плечи, повернувшись к ней спиной, чтобы привести в порядок свою одежду.
Услышал шорох. Наверное, она собирает свои юбки, белье, разглаживает, думает о том, как починить, поправить тот урон, который он нанес.
— Извини, — глухо сказал он, боясь посмотреть ей в лицо.
Леда ничего не ответила. Он думал, что она ушла. Повернулся — она стояла у стены в мятой одежде, держа перед собой шляпу. Лицо опущено.
— Я отвезу тебя в отель, — он поднял свою шляпу. — Тебе, возможно, интересно узнать, что мой корабль уходит завтра утром в Сан-Франциско.
Она глянула на него с изумлением.
Он пожал плечами.
— Я обещал тебе, что всегда буду помогать. Если ты хочешь уехать — ты свободна. На твое имя открыт счет в Лондоне. Тебе только стоит сказать, что еще нужно…
Шляпа выпала у нее из рук. Перья мягко качнулись в воздухе.
— Ты хочешь, чтобы я уехала?
— Я ничего не хочу, — он подошел к двери, распахнул ее. Резкий сквозняк скользнул по лицу. Вдали зеленоватая дымка наплывает на горы. — Ты вольна решать. Если ты предпочтешь остаться, жить в этом доме, соблюдать… э… условности, я обещаю, что не буду… требовать… — он запнулся. Потом криво усмехнулся. — Черт! Наверное, ты хорошо понимаешь, что я имею ввиду.
— Ты обещал не ругаться, — тихо сказала она.
— Извини. Я так чертовски сожалею.
Когда он вновь взглянул на нее, она уже подняла шляпу, выпрямилась, затем сделала два шага к центру комнаты.
— Я могу выбирать?
Он почувствовал, что ее голос дрожит, на глазах накипают слезы. Слезы. Он заметил, что у него в горле застрял комок.
— Да.
— Тогда я хочу остаться. И жить в этом доме. И… соблюдать условности.
Если кланяешься, учил Дожен, то в этом должен быть смысл; поклон — осознанное движение, оно прекрасно — две ладони сложены вместе, кончики пальцев вытянуты. И тело должно сгибаться от пояса, с напряжением, в этом поклоне — форма и сила; ум — собран, сосредоточен. Затем — поднимаются руки, все еще сложенные, потом — торс.
Так, по словам Дожена, выражают уважение. К учителю. К противнику. К жизни.
В свете единственной лампы своего кабинета, в три часа ночи Сэмьюэл поклонился Дожену. Встреча была неожиданной — в такое время и в таком месте. То, что Дожен будет искать его, придет в дом ночью — казалось невероятным.
Дожен был одет в поношенную одежду — так раньше одевались рабочие с плантаций, в руках у него не было ничего. Он тоже слегка поклонился в ответ на поклон Сэмьюэла. Затем сказал по-японски:
— Ты с женщиной. Напрасно. Угасший фитиль. Попытка убежать от себя.
— Я женат.
Установилась тишина, слышно было, как бесконечные волны набегают на скалы. Сэмьюэл не хотел смотреть Дожену в глаза, взгляд его следил за тенями позади письменного стола.
— А-а, леди Кэтрин с тобой?
Ну, конечно, конечно. Дожен знал то, о чем Сэмьюэл мечтал годами, хотя ни разу никто из них не сказал об этом ни слова. Легкое чувство неодобрительного удивления Дожена выразилось в почти невидимом движении бровей — он, видимо, удивился, что Кэй приняла это предложение.
Краска бросилась Сэмьюэлу в лицо.
— Я никогда не делал предложения леди Кэтрин, — он понял, что его раскрыли, разгадали, чувствовал, что его разум не способен сейчас сражаться с Доженом, вздумай он напасть на него. — Я женился на простой англичанке, — Сэмьюэл решил сменить тему, кивнул на ароматный дым из горшочка на плите. — Я подогрел саке для тебя. Прими.
— Имадакимазу, — Дожен взял чашку, которую Сэмьюэл наполнил из керамического сосуда карафе. Они селя на пол.
— Ты знаешь, задают много вопросов, — сказал Дожен.
— Да. — Сэмьюэл это знал. Уже в течение нескольких недель поступают запросы о нем в Сан-Франциско, в Гонолулу. Откуда они приходят — неизвестно. По крайней мере, в Китай-городе об этом никто не знает. — Я не знаю, кто это делает.
— Японцы. Почему они спрашивают, Сама-сан? — в голосе Дожена прозвучали холодные нотки.
Дожен читал его, словно книгу, потому что прекрасно знал. Слишком поздно говорить о том, что Сэмьюэл не знает, почему японцы им интересуются. И слишком поздно притворяться, что ему нечего скрывать.
Сэмьюэл наполнил еще раз чашку учителя, вновь с глубоким поклоном подал ему. Затем перешел на английский:
— Извини, Дожен-сан. Это — мое дело. Дожен медленно потягивал саке.