Уложив Сирону на одну из шести коек, стоявших в помещении, обработав и перевязав её рану, Имлерит устроился на ближайшем стуле. Теперь, когда он успокоился, когда она подавила его ярость такой ценой, он просто не мог оставить её одну. Он должен был охранять её, следить за её покоем и не позволять никому, кто мог бы ей навредить, появляться рядом.
«Я сам навредил ей», — подумалось пожирателю времени, но он попытался отмахнуться от подобных мыслей.
Сделать это было гораздо труднее, чем казалось на первый взгляд. Он обещал себе защищать её, обещал быть рядом, являться для неё той самой каменной стеной, за какой всегда будет тишина и покой. Но что он сотворил в итоге? Не удержав себя в руках, поддавшись на издевку того, кто лишил его любимую сестру правого глаза, он едва не лишил её жизни. Эти вспышки ярости, особо сильные и неконтролируемые после длительного анабиоза, стали слишком опасны — в этот раз его не удержал даже голос сестры. Более того, он только пробудил её собственную ярость, скопившуюся за эти годы.
«Я не стою даже её взгляда, — Имлерит покачал головой, до боли сжимая зубы. — Как я могу защищать её, будучи таким?»
Он был не в себе, он не отдавал себе отчета в собственных действиях, а теперь ему ничто не мешало. Рассудок прояснился, рядом не было никого из тех, кто был виноват в потере глаза их Леди, Имлерит мог просто позволить своему сознанию расслабиться. Главное, не потерять сознание самому. Раны всё ещё давали о себе знать — огнестрельные, они вызывали у него слабость, заставляя её заволакивать его глаза темной пеленой. Но он не должен был допускать подобного. Не должен…
========== Его время ==========
Приглушенный свет трёх лун пробивался в небольшую комнату сквозь неплотно задернутые шторы, освещая массивный мужской силуэт рядом с чьей-то кроватью. В помещении было тихо, и звуки тяжелого, размеренного дыхания казались поразительно громкими, будто дышал не человек, а по меньшей мере слон. Но даже это казалось ничем в сравнении с протяжным и недовольным стоном, послышавшимся со стороны кровати.
Имлерит резко дернулся и вскинул голову. Он не должен был позволять себе даже дремать, но длительное время без сна и тяжелая, изнуряющая битва истощили его внутренние ресурсы, позволив провалиться в неприятную дремоту. Их Леди, его настоящая госпожа, наконец-то очнулась, сев на кровати и потирая раненное плечо.
— Вам не стоит вставать, миледи, — он хмурил брови, наблюдая за тем, как она старается размять кости и прийти в себя окончательно. Её волосы растрепались, разметавшись по лицу и закрыв собой не только отсутствующий, но и здоровый глаз; выделенная лазаретом одежда измялась и сидела совсем не так, как она сама бы хотела; а некоторые из длинных ногтей, сломанных во время поединка, неприятно царапали открытые участки кожи, когда она пыталась до них дотянуться. — Это опасно.
Она только отмахнулась и принялась разбираться с неудобной повязкой.
Это Имлерит ранил её, это из-за него она чуть было не попала туда, куда даже врагов он отправлял с огромным сожалением, и по этой причине он чувствовал себя виноватым. Его ярость, неконтролируемая и тяжелая, наконец-то вышла за все возможные рамки, а она, его маленькая сестренка, ни перед чем не остановилась, чтобы его спасти: ни перед разницей в габаритах, ни перед явной опасностью. Она просто ответила той же животной яростью, вот только повреждения, полученные самим Имлеритом, уже почти сошли на нет.
— Это опасно, — он повторил свои слова с большей уверенностью, схватившись своей рукой за её тонкое запястье. Это было тяжело, но Лорд Заточения старался не причинять Синдрит лишних неудобств или боли, несмотря на свою силу и разницу в строении их тел.
— Нет, — коротко отрезала она, встретившись с ним взглядом. — Не опасно.
На какое-то время они так и застыли в этой нелепой позе, внимательно разглядывая друг друга и не позволяя себе даже моргать. А через несколько секунд его рука сползла вниз, сжимаясь не на запястье, а на ладони женщины. Глупый, наивный Имлерит всё ещё полагал, что в таких прикосновениях нет ничего странного. Он больше не мог звать её настоящим именем, но они всё ещё оставались близкими людьми. Ему казалось, что оставались.
Иногда, как сейчас, он подолгу засматривался на её губы — асимметричные и тонкие, они казались ему красивыми и даже привлекательными. Вслед за этой мыслью в голову проскользнуло ощущение приятной бархатистости кожи её рук, внезапное осознание яркости её глаза и красноватых отблесков на серебре её волос. Почему он думал об этом тогда, когда просто хотел её успокоить, позволить ей оправиться от полученных в бою ран?
Голос правды, противный и неприятный, пронзил его рассудок резким заявлением: он до сих пор видел в ней женщину. Опирался на то, на что недопустимо было опираться; где-то внутри лелеял надежду на то, что однажды она вспомнит об этом, что ему суждено будет получить кусочек симпатии не только от своей хозяйки и госпожи — от своей сестры.
— Давай, — свистящий, почти змеиный шепот прорезал повисшую в комнате тишину.
Пожиратель времени не задумывался о том, что имела ввиду Синдрит на самом деле. Он основывался на своих мыслях, был сосредоточен только на них, и для него эти слова были приказом — ясным и четким.
Он подался вперед быстрее, чем смог осознать, что происходит; его губы столкнулись с её губами нетерпеливее, чем он сам того хотел; его руки почти рефлекторно потянули её на себя, чтобы заставить покинуть кровать и устроиться на его коленях. Он не хотел, чтобы это превращалось в глубокий, почти животный поцелуй, но не мог остановиться. Она слишком много говорила, а он слишком много думал.
Его сестра кусалась и расцарапывала его руки ногтями, силясь добиться того, чтобы он её отпустил, но его железная хватка не ослабевала. Этот странный, болезненный, полный неясного интереса поцелуй продолжался, не собирался останавливаться, а она сама противилась только отчасти. Ей тоже было интересно, тоже хотелось узнать, что это за собой повлечёт; хотелось понять, верны ли её двойственные ощущения. Она хотела рвать его, кусать, принуждать и чувствовать, но только ради того, чтобы верно классифицировать свои впечатления. А он касался её уверенно, но с аккуратностью, терпел её строптивость и даже удерживал её мягко, не позволяя вывернуться, но не причиняя боли.
Она хотела его из интереса, а он хотел её любви.
Длинные тонкие пальцы её левой руки запутались в его волосах, в первые несколько секунд касаясь их мягко и аккуратно, а после крепко стискивая их в районе затылка. Жесткая и своевольная, она не позволяла ему продолжать, удерживая на расстоянии нескольких миллиметров от своего лица, выдыхая ему в губы и наклоняясь, чтобы оставить на его шее яркий след от болезненного укуса.
— Давно? — она крепко сжимала коленями его бедра, продолжала кусаться и держать его на расстоянии, но не отказывала себе в удовольствии насмехаться над ним. Она дразнила его, издевалась, а сама не считала свой почти научный интерес зазорным.
Нет, Имлерит не обманывал себя, он осознавал, что это был именно простой интерес, а не что-либо иное, но сейчас сказать себе «хватит» было просто невозможно, независимо от того, будет кому-то из них больно или нет.
— Давно, — прохрипел он, непроизвольно выгнув шею, и медленно опустил руки чуть ниже её талии. — Очень давно.
Слишком давно, чтобы позволять себе терпеть или пускать происходящее на самотек. Сейчас, когда его рассудок отказывался следовать зову здравого смысла, когда на время забылась важность и опасность раны на её плече, он должен был действовать.
Ему не положено было показывать свой характер, он не должен был противиться воле вышестоящего чина, он готов был следовать этому негласному правилу даже в постели, но только после того, как сможет что-либо почувствовать. Только после того, как крепче стиснет её в своих объятиях; только после того, как ещё раз агрессивно её поцелует, не позволяя кусать себя и блокируя любые движения её языка своим; только после того, как жесткой рукой коснётся её мягкой, упругой кожи под просторной белесой хламидой, вынуждая пропустить первый неровный выдох. Только теперь он сможет попытаться следовать за её свистящим шёпотом, отдающим приказы.