— Вы перенапрягаетесь, миледи, — он почти забыл о том, что где-то рядом валяется создатель времени, которого он хочет убить и ненавидит больше всего во вселенной, и пытался удержать свою сестру на месте, но она только отталкивала его и давила на ошейник, цепь от которого носила при себе.
— Заткнись, — такая же агрессивная, как и Имлерит, Сирона снова потянула за цепь, заставляя его остановиться, и попыталась пройти вперёд. — Мне придётся тебя убить. Ты не должен был его трогать.
Упала. Ещё раз, а потом ещё раз, упёрто поднимаясь снова и не обращая внимания на то, что её ноги тоже были в крови. Она должна была помочь Дариэлю тогда, когда он снова страдал по её вине. У неё не получалось прочувствовать всю его боль, но она знала — это было больно. Ему было больно, а она снова делала всё не так. Разве Сирона может звать себя хорошей, правильной, когда делает всё не так? Не может и никогда не сможет.
Расстояние до её мужа не было длинным, но женщина всё ещё передвигалась с трудом. К концу она уже просто ползла, временами теряя сознание, но тут же приходя в себя за счёт одной только мысли о том, что ей нужно помочь Дариэлю. Помочь Дариэлю — так же, как и всегда. Неважно, что нужно сделать — обработать его раны гелем, чтобы завтра он уже о них забыл, или по кирпичикам разобрать вселенную, чтобы она его устраивала, а может и вовсе убить своего единственного брата за то, что тот посмел его тронуть. Никто не мог его трогать, пока она жива, даже если он больше не хочет терпеть её рядом. Если он не хочет, она уйдет сразу же, как закончит.
— Я не буду трогать, если ты не захочешь, — оказавшись рядом, Сирона трясущимися руками извлекла из кармана медигель, но не позволила себе касаться Дариэля, не спросив разрешения. — Могу лечить, не трогая.
Вблизи он казался ещё более побитым и тремор рук пожирателя времени только усиливался. Она вся дрожала — начиная от тела и заканчивая голосом, даже её взгляд подрагивал, метался туда-сюда. Ей было больно видеть его таким по собственной вине; ей хотелось рыдать от одного только осознания того, что он не просто пострадал — пострадал из-за неё. Ей хотелось, и она рыдала — беззвучно сотрясалась и тяжело дышала, позволяя времени вытекать и сквозь слизистую её глаза тоже. Она заслуживала этого, а Дариэль — нет.
— Тебе больно, — она всё же дотронулась до него, обработав гелем явно сломанную левую ключицу, но тут же одернула руку, в страхе отскочив в сторону. Его ключица больше не будет болеть, а Сирона вряд ли сможет дотронуться до него снова — ей было страшно, до дрожи страшно прикасаться к Дариэлю.
Имлерита всё ещё держал незримый ошейник, он слушался отданного приказа и оставался на месте, но сегодня для того, чтобы удержать его, требовалось что-то куда более сильное, чем приказ. Он наконец-то очнулся ото сна, осознал, что его сестра всё такая же маленькая и беззащитная девочка, какой была раньше. Она была такой всегда, а он, глупец, на какое-то время забыл об этом, позволив ей защищаться самостоятельно. Глупый, наивный Имлерит.
— Так не должно быть, — Дариэль собрался с духом, надавливая рукой на её руку — всего на миллиметр или немного больше, но этого хватало для того чтобы он скорчился от боли, вместе с тем не позволяя своей жене отстраниться. — Всего этого не должно было быть.
Сирона продолжала дрожать. Тряслась и с трудом удерживала себя даже в сидячем положении, удивляясь тому, что делал Дариэль. Он держал её руку и заставлял её делать ему ещё больнее, заставлял дёргаться и вслушиваться в его слова лишь на половину. Так не должно было быть? Её не должно было быть? Она снова делала что-то не так? Он не хотел, чтобы она его лечила?
— Не будет, если ты не хочешь, — тихо произнесла пожиратель времени, поставив ему ещё несколько инъекций геля в места, очевидно травмированные. Ей было страшно, очень страшно. Она не должна была его трогать, ей нельзя было его трогать, но у неё рука не поднималась оставить его таким, даже если ему казалось, что всего этого не должно было быть. — Не будет.
То, что Сирона плакала само по себе было нонсенсом, признаком глубокого поражения мозга, тяжелой психической травмы и её посттравматического синдрома, лишь усиленного происходящим. Почти добровольно, в качестве защитной реакции она выталкивала из себя остатки жизни, захлебываясь в этих беззвучных рыданиях и то и дело отскакивая от создателя времени в приступах беспочвенной паники. Он говорил ей не трогать, а она трогала — всё делала не так. Всё.
— Больше не буду.
Поставив последний укол, Сирона вновь резко одернула ладони и почти свалилась на пол, с трудом облокотившись на свои руки. Они подгибались и дрожали, а она, сделавшая для Дариэля всё, что могла, медленно отползала в сторону — ей всё ещё было очень страшно. Да, она заслужила такое к себе отношение, заслужила всё, что получила сейчас или получала когда-либо до этого, но это не отменяло этого противного животного чувства, близкого к панической атаке. Страшно, не дозволено, не положено — она должна была забиться в ближайший угол и сидеть там, пока долг снова не захватит её. Но ведь и исполнять долг перед вселенной тоже было страшно, тоже не было дозволено.
Имлерит не мог больше терпеть. Никто не заметил того, как он резким движением вытащил свой клеймор из стены, в которой тот застрял, но все должны были обратить внимание на почти что двухметровый кусок укрепленной стали, вонзившийся между Дариэлем и его женой.
— Прекрати пугать её, — если госпожа сказала ему не трогать этого создателя времени, он оставит его на какое-то время, но касаться её тот больше не сможет. Она тряслась от страха, она почти дошла до истерики и никто, ни один кусок мусора, даже самый особенный, не мог продолжать так изощренно над ней издеваться. — Никогда больше не смей её пугать.
Он облокотился на меч и бросил на Дариэля презрительный взгляд, а после злобно сплюнул на пол. Он ещё доберётся до него, ещё покончит с ним, размажет по ближайшей стене за такое обращение с его любимой сестрой, но сегодня, сегодня он просто оставит его в коридоре и уведет её от этого кошмара. Ей нужно было отдыхать и приходить в себя, а она проползла несколько лестничных пролетов и коридоров, чтобы избавить от боли этого идиота. И Имлерит не сомневался, что не остановись он после её слов, она бы обязательно его убила. Дариэль был для неё куда дороже родного брата, куда дороже любого человека во вселенной, но это было всего лишь временной иллюзией.
— Прекрати, — шепотом попросила Сирона, попытавшись снова взяться за оружие, но выронив его из ослабевших рук. Повреждения позвоночника, недостаток времени — всё это не позволяло ей даже двигаться правильно, не то что хвататься за тяжелые войдшифтеры. — Не трогай.
И он прекратил: Имлерит наклонился, чтобы аккуратно взять её на руки и, удерживая её только одной рукой, подхватил заодно и свой клеймор, не удостоив оставшегося у стены создателя времени какого-либо внимания. Сирона ещё следила за ним, когда они шли по коридору, но только отчасти — она считала, что ей и смотреть нельзя, но была рада, что смогла избавить его от боли. Завтра ему будет гораздо легче, обязательно будет легче, а она накажет себя ещё раз за то, что случилось по её вине.
Она думала, что накажет, но на следующее утро у Сироны не было ни сил, ни возможности подняться с постели. Она пряталась под одеялом, боясь даже нос показать оттуда и постоянно стонала от боли, свернувшись калачиком и путаясь в своих волосах. Работа требовала от неё невозможного, голова гудела, а спина разрывалась от боли. Ей больно было лежать, больно было дышать, больно было двигаться и даже думать. И было страшно. Что она будет делать теперь? Что она будет делать одна? Что она будет делать с осознанием никчемности, неверности своего существования?
Сироне было страшно и она не хотела покидать постели. Она пропустила утреннее собрание, вынудив Имлерита выступать за неё, и провела несколько часов, глядя на потолок. Она была виновата. Виновата в том, что когда-то оказалась не в то время и не в том месте, позволив себе стать частью длинной цепочки событий, которая привела к этому. И в том, что родилась такой. Никто, кроме брата, не принимал её такой, какой она была на самом деле. Никто никогда не принимал и никогда не примет. Никогда. И от этого становилось только страшнее.