Этого следовало ожидать — из-за давления, оказываемого руками Лорда Заточения, с каждой секундой выходившего из себя, один из подлокотников треснул и надломился, превратившись в металлическую груду щепок под его когтями. Он этого даже и не заметил, продолжая сверлить Дариэля взглядом и сдерживая себя, чтобы иметь возможность продолжать разговор. Прекрасно понимая, что пока что пустые угрозы не будут иметь не только никакого эффекта, но и никакого смысла, Имлерит планировал провести с этим человеком хоть в какой-то мере воспитательную беседу, если уничтожить его и лишить любой возможности даже думать о подобных издевательствах шанса не было.
— В твоем напоминании нет нужды, — создатель времени наконец отозвался, не отводя хмурого взгляда от стекла, покрывшегося тонкой пленкой влаги от его дыхания. — Я не маленький и прекрасно понимаю что натворил.
Он знал. Этот человек знал, что он сделал, и это определенно причиняло дискомфорт. Ему стоило бы поинтересоваться, откуда у него такая информация. Едва ли Сирона сама решила поведать кому-то об изнасиловании, пусть и своему брату.
Имлерит не знал, что раздражает его больше — сам факт наличия этого создателя времени и то, какое влияние тот оказывал на жизнь его сестры или то, что сейчас он так легко относился к своему поступку. Он мог понять, что этому человеку глубоко наплевать на то, что думает о нём какой-то почти неизвестный ему пожиратель времени, но того, как он к этому относился он понять не мог. Его отношение было явным с самого начала: Дариэль унизил её, ранил, испортил, а потом оставил её брату, посмев попрекать его его же к ней любовью.
— Зам. командующего, пожалуйста, прекратите ломать подконтрольные мне элементы корабля, — холодно отрапортовал ИИ, когда и второй подлокотник кресла персонала диагностики с хрустом сломался. — Я не…
— Заткнись, — Лорд Заточения перебил машину прежде, чем та успела закончить своё предложение и скинул на пол оставшиеся от декоративных элементов щепки и пыль. — Я пытаюсь уладить конфликт с одним из создателей времени и не хочу слушать о том, насколько тебе было дорого это кресло, САРК.
— Создатели времени? Мне стоит посчитать этого пассажира враждебной для капитана единицей, зам. командующего?
Он ухмыльнулся — широко, почти сверкая своими острыми зубами и с легким налётом едва заметного безумия. Он злился, одна только Пустота знала о том, насколько он был зол, но сам по себе не мог сделать Дариэлю совершенно ничего — ни тронуть его, ни бросить в него ближайшим креслом, ни как следует приложить о перила капитанского мостика. Он не мог даже лишить его времени, но корабль — корабль мог.
— Нет, — пожиратель времени мотнул головой, поднимаясь с места и начиная бродить по помещению вперед и назад, пытаясь хоть каким-то образом успокоить собственные нервы, исключая порчу государственного имущества. — Пока нет.
ИИ заглох, один из синих светодиодов где-то под потолком затух и на какое-то время на палубе снова повисла тишина. Имлерит так и не нашёл подходящего ответа для создателя времени, но с каждой секундой всё отчетливее осознавал, что обязан оградить свою сестру от его пагубного влияния. Он обещал ей защищать её, обещал защищать её всегда, и того, что когда-то давно он оставил её одну уже было достаточно для нарушения этого обещания. Когда-то давно, когда она помнила о нём и просила его не уходить, потому что знала, что рано или поздно всё сложится именно так, как складывалось сейчас. Она предупреждала его об этом и просила остаться, просила забрать её с собой или сделать всё, что угодно, чтобы этого никогда не произошло. Он не остался, не забрал, не сделал и теперь расплачивался за это, был за это в высшей степени наказан: до недавнего времени он не мог не только приближаться к ней, он не мог даже звать свою сестру по имени.
— Я не напоминаю тебе, — Лорд Заточения стоял совсем рядом и постоянно вытягивал и складывал пальцы на левой руке, сквозь стекло иллюминатора прослеживая взгляд Дариэля. — Я говорю тебе о том, что ни у кого, даже у тебя нет права трогать мою Сирону. Достаточно того, что она смогла простить типичное для твоего народа предательство, достаточно того, что втоптал в грязь её доверие. Она верила тебе, верно? Она просила тебя помочь, она просила тебя помочь ей ради твоего собственного ощущения комфорта. Ты унизил её. Сделал ей больно. Ты её почти убил.
Больше всего Имлерита раздражало то, что этот создатель времени занимал его собственное место по ошибке. То, что он мог заботиться о Сироне точно так же, как он когда-то заботился о ней сам, мог бы оказаться кем-то достойным, но вместо этого пользовался ей ради того, чтобы потешить собственное самолюбие и самоутвердиться за счёт кого-то настолько мягкого и беспомощного, как она. Его не должно было здесь быть, она была предназначена не ему. Не тому, кто может делать с ней такие вещи и гордиться этим.
— Никто никогда с ней такого не делал, — если бы корабль не принадлежал его сестре, он бы с удовольствием повредил ещё несколько важных для него предметов, — разбил бы стекло, хотя бы просто его ударил — но ему приходилось сдерживаться, стискивая зубы, сжимая руками перила и почти что рыча вместо обычного разговора. — И никто никогда не будет. Она этого не заслужила. Это несправедливо. Я обещал ей, что такого никогда не случится, даже если она этого не помнит. Она этого боялась, а я не хочу, чтобы она боялась. Не хочу, чтобы ты когда-нибудь ещё к ней прикасался, животное.
Обычно люди называли так его: «животное», «монстр», «чудовище». Всё это всегда было связано с его нестандартной внешностью, с его размерами и болезнью, зачастую заставлявшей его реагировать на происходящее вовсе не с помощью здравомыслия. Имлерит легко заводился, вспыхивал и не мог успокоиться, пока кто-нибудь не умирал или пока не появлялась она, способная его успокоить, и это всегда делало его не только опасным, но и жутко неприятным в глазах людей. В глазах всех людей, кроме неё. К ней он никогда так не относился.
— Зам. командующего, прекратите. Я терпеть не могу полировку, — САРК мог стерпеть всё, но царапины на перилах — это уж слишком. Полировка была самым страшным, что когда-либо приходилось терпеть этому кораблю по мнению ИИ.
Любые слова, скажи их хоть сама королева вселенной, игнорировались бы Имлеритом с той же уверенностью, что сейчас игнорировались слова искусственного интеллекта — он просто продолжал издеваться над гладкой поверхностью металла своими когтями, пытаясь успокоиться и не обращая внимания на тихое машинное шипение со стороны ближайшего динамика. Его интересовали слова совсем иные — те, которых он пока так и не услышал.
Пожиратель времени уже убедился в том, что отношение этого создателя времени к совершенному поступку чуть более, чем эгоистичное и поверхностное: он не просил прощения у его сестры; он даже не ждал того, что она его не простит и чуть было не расстроился, когда она сказала о том, что ей больно. Он знал об этом, он слышал и чувствовал это, когда оно терзало её мысли и рассекало их пополам, прорываясь даже сквозь рабочие приказы. Лорд Заточения не был уверен даже в том, что этому человеку хоть сколько-то стыдно за то, что он сделал с женщиной совершенно беспомощной, раненной и ему доверившейся.
— Молчишь, — презрительно фыркнул Имлерит, со звоном саданув когтями по перилам. — Я не ждал от тебя ничего другого. Ты хоть немного раскаиваешься в том, что сделал? Ты думал о том, что она теперь чувствует? Ты мог бы заботиться о ней, ты мог бы заменить ей меня, когда она оказалась здесь и ошиблась в своих чувствах, но всё, что раз за разом выбирают тебе подобные — себя. Даже не думай, что ты сможешь бегать от меня вечно. От меня или от её памяти. Ты не сможешь, мусор. Я уже оставил её одну однажды, но больше это не повторится.
Говорить с ним и дальше не имело никакого смысла — Лорду Заточения некогда было ждать, а его собеседник, кажется, совсем не горел желанием развивать или продолжать этот диалог. Он уже пообещал себе, что рано или поздно этот человек будет наказан за всё, что он сделал, но сейчас, когда не было никакой возможности привести наказание в действие, не стоило терять время. Там, в связной, всё ещё оставалась его сестра, сейчас нуждавшаяся в помощи даже больше, чем в любой другой день. Если это терзало её настолько сильно, как она должна была себя чувствовать, если единственный, кто остается с ней рядом — тот, кто довёл её до этого состояния? Это должно сводить с ума, делать ещё больнее.