Сирона задавала те вопросы и делала те вещи, к которым Имлерит не был готов. Он уже давно относился к ней совсем не как к сестре, но это вовсе не значило, что такое отношение можно было посчитать нормальным. Он столько лет сдерживал самого себя, огораживал её от своего дурного влияния, что сдаваться из-за одного единственного вопроса и её мягких ладоней было попросту нельзя. Он был старше и нёс ответственность как за неё, так и за свои специфические вкусы.
— Если ты хочешь так считать, — Имлерит долго тянул с ответом, в конце концов выбрав самый правильный и с его, и с её стороны. Он понятия не имел, о чём именно она спрашивает, но не мог отметать тот вариант, в котором их мысли относительно друг друга полностью совпадали. Это было утопичным, полным надежд мышлением, и отвязаться от него было практически невозможно. — Никто не будет принуждать тебя так мыслить, пока ты сама не решишь, что ты — моё предназначение.
Лорд Заточения уже несколько секунд держал книгу самостоятельно, а холодные руки его сестры переместились к его запястьям. Сейчас, когда он сидел на стуле, она могла смотреть в его глаза — внимательно, словно он говорил ей самые важные в её жизни вещи, и неправильно. Может быть, он был настолько увлечён, что видел в её бездонных глазах то, что хотел видеть? То, что она наверняка не раз замечала в его собственных?
— И если я хочу, ты будешь считать так в ответ? — с каждый разом становясь всё ближе к брату, Сирона, казалось, прекрасно осознавала, в чём состоит завуалированная суть их разговора, несмотря на то, что Имлерит снова и снова убеждал себя в том, что она, ещё слишком молодая, может не отдавать себе отчёта в том, на что идёт. — Я хочу быть твоим предназначением. Хочу быть частью тебя.
Сколько бы он ни пытался убедить себя в том, что его сестра не понимает, что говорит, теперь заниматься этим было уже нельзя. Она хмурила брови так, как делала всегда, когда пыталась что-то кому-то объяснить; она выражалась предельно ясно и не скрывала того, что на самом деле думает; она умещала свои руки на его широких плечах и с каждой новой секундой оказывалась всё ближе, ожидала от него ответа.
Все его естество, каждая клетка его тела и каждый уголок сознания говорили о том, что у него нет никакого права отказывать сестре, независимо от того, будет она об этом жалеть или нет, и только какой-то отголосок здравого смысла утверждал, что ей всего сто шестьдесят восемь лет, что она может не понимать того, что одни только подобные намёки заставляют её брата сходить с ума. Он должен был задать ей вопросы, должен был убедиться в том, что она осознает, на что идёт. Осознаёт, что тогда она на самом деле станет его частью.
— Я уже давно считаю так, — отбросив книгу на стол, Имлерит хотел взять Сирону за руку, но отчего-то коснулся её талии, одним аккуратным движением заставляя её оказаться гораздо ближе и нервно выдохнуть ему почти в губы. Она опасалась — он это чувствовал и только по этой причине всё ещё не позволил себе наконец-то прикоснуться к её бледным и холодным губам. — И не могу не сказать тебе о том, что если ты позволишь мне больше, чем полагается брату, я не смогу остановиться.
Он следил за выражением её глаз и видел, что её мысли мечутся от одного к другому, что она не уверена в том, что стоит ответить брату. Она переводила взгляд с его глаз на его губы, оглядывалась по сторонам, словно из-за пыльных книжных стеллажей мог вылететь кто-нибудь ещё и прервать их беседу, а потом крепко сжимала руками его плечи — настолько крепко, что на его тёмной одежде оставались следы от её пока ещё коротких когтей.
Сирона не собиралась отвечать вслух. Зная своего брата даже лучше, чем себя, она просто собиралась с духом, чтобы коснуться его волос — таких же платиновых, как у неё, длинных и взъерошенных. Она знала, чем это для него обернётся, и хотела, чтобы он это почувствовал; хотела показать ему, что она отдаёт себе отчёт в том, что делает и в том, на что идёт. Он должен был знать, что она по-настоящему хочет быть его частью, даже если после этого он никогда не сможет остановиться.
— Прекрати, — когда её длинные пальцы запутались в его волосах где-то в районе затылка, Имлерит непроизвольно прижал сестру к себе ещё крепче, уткнувшись носом в её шею и выдохнув в два раза тяжелее, чем за несколько секунд до этого. Теперь, когда она настолько нагло играла на его чувствительности, он не мог отрицать того, что она повзрослела; того, что она знает, чего хочет. Она хотела того же, чего хотел он, а он продолжал упираться исключительно ради её безопасности, хотя уже сейчас, вдыхая её запах, непроизвольно касался губами её тонкой шеи и шептал вместо того, чтобы говорить вслух. — Сирона, я в самом деле не смогу держаться, если ты сделаешь так ещё хотя бы раз.
У них двоих, помимо проблемы кровного родства, была огромная разница в возрасте и огромная разница в размерах. Имлерит, предельно высокий, достигший почти двух с половиной метров в высоту, и сильный, очень отличался от своей миниатюрной и хрупкой сестры. Рядом с ним она казалась почти стеклянной — низкая, худая, бледная, с этими огромными чёрными глазами… Когда он представлял её рядом, он всегда, абсолютно всегда был аккуратным, но никто не гарантировал того, что его фантазии будут иметь что-то общее с реальностью. Его размеры, его когти, даже его зубы — всё это могло запросто сделать ей больно, если он не будет себя контролировать.
— Я могу сделать тебе больно. — Она коснулась его ещё раз, а он продолжал сдерживаться так, как мог — крепкими объятиями, нервными поцелуями, заставлявшими её мелко дрожать, и шепотом, медленным перемещением к её губам. — Могу тебя ранить.
— Мне всё равно, — запустив в его волосы обе руки, Сирона тоже перешла на шёпот и прислонилась своими губами к его. — Я люблю тебя.
В первое мгновение ему показалось, что мир на какую-то секунду остановился, застыв только для них двоих; что библиотека и тысячи её пыльных книг испарились, заставляя его сосредоточить своё внимание исключительно на своей сестре. Её последние слова отдавались и перемножались в его сознании, заставляя Имлерита мысленно бросаться от одного к другому и искать правильный ответ на эту фразу. Единственным верным вариантом было точно такое же «я люблю тебя», но она и так знала об этом.
Поток его мыслей здорово отставал от того, как действовало его тело: Лорд Заточения не заметил, как она оказалась совсем близко; как он наконец-то смог ощутить вкус её губ и узнать, каким мягким и приятно шершавым был её длинный язык. Он не заметил даже того, как она оказалась у него на коленях, как быстро забылась так необходимая ему литература. Неважно, между чем и Сироной ему приходилось выбирать — она всегда, всегда оставалась в приоритете.
Его сестра не умела целоваться и даже её прикосновения к его волосам, к его телу были робкими, стыдливыми, словно она боялась сделать что-то не так, и ему полагалось научить её делать всё правильно, только отчего-то Имлерит считал, что учиться проще всего в процессе. Теперь, зная не только о её желаниях, но и о её чувствах, он не мог контролировать себя, как предупреждал несколько минут назад. Его собственные желания и чувства здорово давали в голову, заставляя смахивать со стола бесполезные книги, поднимая пыль; вынуждая подниматься со стула вместе с ней и искать удобства на столе. Больше сотни лет он смотрел на неё, сдерживаясь, а теперь она была его. Она была целиком и полностью его, и любая сдержанность не имела никакого значения.
Одна из церемониальных туфель Сироны свалилась на пол, когда она обхватила брата ногами, а она сама потерялась в судорожных выдохах и приглушенных стонах. Её пальцы всё ещё мягко поглаживали или сжимали его волосы, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что делал он. Даже не касаясь её волос, Имлерит заставлял её дрожать и прижиматься к нему крепче. Каждый раз, когда он целовал её или тихо рычал, прикасаясь своим длинным языком к её шее и ключицам, забираясь им под её красную церемониальную одежду, она начинала дышать тяжелее. Ей было жарко и хотелось, чтобы он трогал её снова и снова, чтобы он унял это странное напряжение во всём её хрупком теле. Ей хотелось, чтобы он был ближе и она пыталась отплатить ему тем же, не зная, что именно стоит делать: тогда, когда она пыталась взяться за его одежду, брат останавливал её руки; а в те моменты, когда её одежды касался он, она могла только судорожно дышать и дрожать от возбуждения, предвкушения и страха.