Взгляды на второго близкого человека Первой были не так просты. Ни среди своих коллег, ни среди создателей времени Имлерит не пользовался популярностью, да и желающих отправить его как можно дальше и как можно скорее уже нельзя было пересчитать даже по пальцам обеих рук. В отличие от Стреи, её брат мог постоять за себя, если ему вдруг это понадобится, но и любое нападение, предназначенное ему, тоже могло оказаться куда жестче в условиях надвигающейся революции.
В условиях этой надвигающейся революции все они были в опасности — и Ли, и Имлерит, и сама Леди-Командор. Она, полностью погрузившись в создание синтетической армии, машиностроение и подготовку к полномасштабной войне, находилась, пожалуй, в самой большой опасности: занятая конструированием, стратегиями, увлеченная государственными делами и играющая в диктатора и тирана, она могла перейти ту невидимую грань, какую не желала переходить.
— Завтра, — внезапно показавшись за спиной Лорда Заточения, Сирона мягко обняла его со спины, улыбаясь и показывая, что весь лимит работы на сегодня ею уже исчерпан. — Уже завтра, а ты так и не сказал мне, чего хотел бы.
Несмотря на загруженность, на тяжесть собственных мыслей и надобность ежеминутно кого-то убивать, эта женщина до сих пор находила время для того, чтобы почувствовать себя хоть немного обычной. И последней вещью, коей она увлеклась, стараясь уйти от работы и начать улыбаться чаще, оказался близкий день рождения брата.
Он обещал сказать ей, чего именно ему бы хотелось, но единственным желанием пожирателя времени была и оставалась улыбка его сестры. Она делала ему подарок каждый день, когда не расхаживала по корпусу с серьёзным и загруженным видом и каждую ночь, когда сидела с ним в одном кресле, пытаясь работать, или крепко прижималась к нему в постели, подыскивая интересные темы для разговоров. Как казалось Имлериту, этого было вполне достаточно, чтобы он мог чувствовать себя счастливым, но Сирона считала иначе — ей казалось, что она тоже должна что-то для него делать, и в этом году её желанием было оказаться как можно дальше от Нодакруса и подарить ему незабываемый или практически незабываемый день. День, вечер и, если получится, ночь.
Это стремление в условиях постоянного риска было вполне ясным тогда, когда она с каждым днём всё сильнее и сильнее уходила в работу, почти теряя себя и вспоминая только тогда, когда Имлерит насильно приводил её в чувство, заставляя вспомнить о том, что, помимо политики существуют ещё и другие вещи, только он всё ещё не считал себя достойным подобных почестей.
— Ты говорила, что больше всего хочешь оказаться как можно дальше отсюда, — Сирона не могла этого видеть, но он улыбался тоже, взяв её хрупкую ладонь в свои руки и мягко коснувшись её губами. — Тебе нравился «Сверхновый» на Цитадели и «Лазурь» на Иссете, я помню. Неважно, куда именно ты захочешь, я буду рад, если ты просто не будешь увлекаться работой в этот день.
Сирона помнила оба этих места и считала их достаточно подходящими для почти двенадцатитысячного по счету дня рождения — каждое находилось достаточно далеко от Нодакруса, чтобы на сутки о нём забыть, и могло похвастаться множеством возможностей забыть вообще обо всём, что там происходило. Сама Леди-Командор помнила в большей степени казино на первом этаже «Лазури» и тир в центре «Сверхнового», где когда-то ей пришлось побороться за один из рекордов в таблице. Увы, без особого успеха.
— Ставлю на Цитадель и обещаю не работать больше целых суток, не считая сознательной нагрузки, — так и оставшись на месте, пожиратель времени прислонилась щекой к его спине, продолжая легко улыбаться. — С середины сегодняшней ночи и до самого отъезда с Цитадели.
Вытянувшись и потрепав Имлерита по волосам, она тут же зашагала в сторону коридора, чтобы закончить с приготовленными на завтра договорами. Сирона была слишком обязательной, ответственной, слишком преданной долгу, и даже её брат осознавал, что эта преданность рано или поздно обернётся для неё чем-нибудь нехорошим, однако сейчас, всё ещё ощущая её прикосновения на своей коже, он мог лишь улыбаться ей вслед, ожидая, когда она вернётся снова, чтобы отвлечься от бесконечной суеты политической жизни и умчаться отсюда как можно дальше.
========== Забыть обо всём ==========
Как бы сильно она ни старалась, сколько бы усилий ни прикладывала, у неё никак не получалось перестать плакать. Эмоции, какие она училась подавлять или вовсе уничтожать, с какими чаще всего справлялась легко и просто, были невыносимо сильными и болезненными. Как так могло получиться? Разве не она сама говорила о том, что этого никогда не будет? Она до последнего верила в собственные слова, пока они не разлетелись на куски, столкнувшись с суровой реальностью.
Он не хотел больше с ними общаться. Он больше не считал их своей семьей. Он не считал своей семьей даже её.
Она утерла слезы широким рукавом своей красной мантии, показывающей её принадлежность к фракции, и выдохнула. Трей старалась успокоиться, только получалось у неё с трудом. Сидя на полу в своей комнате, прячась за небольшим комодом и позволяя себе пачкаться в пыли и плакать, она не походила на правильного и гордого создателя времени, каким хотела быть.
У неё перед глазами до сих пор стояла сцена встречи с отцом на первом этаже Капитолия, откуда он забирал свой корабль, перемещенный туда координатором. После стольких лет, проведенных в одиночестве или в обществе матери, Трей была невероятно рада видеть его живым и здоровым, в чем-то заинтересованным и способным всё так же язвительно общаться со всеми, кто пытался загнать его в какие-то рамки. Но она никогда не думала, что такой же язвительный тон когда-нибудь достанется и ей.
Он смотрел на неё так, словно до этого никогда не видел и утверждал, что у него сейчас нет времени на глупые шутки, да и времени заниматься делами Этерии, если подобное призвано заставить его сделать именно это — тоже. Он не признавал её и не стал даже слушать, что она хотела ему сказать. Он больше не хотел с ней общаться, больше не хотел считать её своей семьей.
Трей всхлипывала и снова утирала непрошеные слезы рукавом. Её учили, что создатели времени не плачут, не поддаются эмоциям и не придают значения своей личной жизни, и сейчас она не только позволяла себе быть слабой, но и предавала то, чему так долго и упорно училась. Но к чему ей все эти оценки, к чему ей работа и фракция, если в её семье больше некому ей гордиться, некому счесть это важным и правильным? Она сама разрушила свои отношения с матерью, пренебрегая её видом, её жизнью и её выбором, а теперь оказалось, что то же самое с ней самой проделал отец. Она могла бы вернуться на Нодакрус и рассказать маме о том, что произошло; она могла бы вернуть её и вновь стать частью её семьи, но ей никогда этого не хотелось.
Листрея с самого детства считала маму всего лишь приложением к папе — она воспринимала её как женщину, дополнявшую их семью и способную сделать отца счастливым, способную заставить его улыбаться и помочь заботиться о самой Трей. Почти всю свою жизнь она росла именно с ним, лишь изредка встречаясь с матерью. И тогда, когда они остались вдвоем, их отношения разладились окончательно, заставляя обеих разойтись в разные стороны и отдалиться друг от друга достаточно сильно, чтобы однажды и вовсе прекратить общаться.
Она знала, что мать её всё ещё любит, что она всё ещё пытается заботиться о ней, однако ей было нужно вовсе не это.
Тряхнув головой, Трей заставила себя собраться. Она была сильной, способной вытерпеть не только подобное. Она была в состоянии справиться и с этим, и со многим другим. Она всё ещё была создателем времени, у неё всё ещё были друзья в Академии, она всё ещё была единственной, кому разрешили присоединиться к фракции даже раньше официального выпуска, а это что-то да значило.
Она несколько раз тяжело выдохнула и отбросила в сторону желание продолжить плакать, а затем поднялась с пола и отряхнула свою длинную красную мантию, не оставив на ней ни единого следа пыли. Она помнила, что создатель времени должен выглядеть собранным и безупречным, должен показывать, что принадлежит к Порядку, и старалась воплотить это в жизнь, несмотря на временно покрасневшие глаза и слегка растрепанные волосы, которые она пыталась пригладить.