— Я боюсь, — голос его сестры, теперь уже лежавшей на так удачно оказавшемся рядом столе, казался слишком высоким, а её руки, цеплявшиеся за его плечи и торс, тряслись. Она действительно боялась, боялась и не позволяла Имлериту отстраниться, не желая, чтобы он останавливался.
— Я знаю, — он срывался на хрип, расстегивая последние застёжки на её платье, — я чувствую.
Как бы сильно Лорду Заточения ни хотелось сорваться, как бы ни пожирало его желание при одном только взгляде на его почти обнаженную сестру, он отдавал себе отчёт в том, что должен был быть с ней предельно аккуратен. Именно потому он так часто её целовал, так часто касался, использовал её волосы и позволял ей делать только то, что не заставит его превратиться в бездумное животное, способное причинить ей боль. Он любил её и осознавал, что её первый раз может оказаться болезненным не только из-за отсутствия опыта, но и из-за того, кто оказался её партнёром. Он осознавал, что больно ей будет в любом случае и знал, что единственное, что он может — смягчить эту боль и позволить ей чувствовать себя любимой, а не только испорченной.
В библиотеке было пусто, сюда почти никто никогда не ходил и некому было смущаться звукам, совсем для этого помещения нехарактерным. Никто не обращал внимания на скрип старого стола, на периодически заглушаемые вскрики боли, на приглушенные стоны, всхлипы и неясные скользкие звуки, тихое рычание и едва различимые в общем потоке слова любви и успокоения. Никто не знал и не догадывался о том, что происходило в библиотеке, а Сирона впервые узнала о том, что значит быть чьей-то частью. Она боялась, ей было больно и временами казалось, что их с братом разница в размерах может оказаться почти что фатальной, но ещё никогда она не чувствовала себя так к кому-то близко. Они были одним человеком, как было сказано в том предсказании, которое она читала только сегодня утром, и если для того, чтобы она была его Звездой, а он был её Волком, ей требовалось вытерпеть немного боли, она готова была делать это снова и снова.
— Я люблю тебя, Сирона, — когда всё закончилось, Имлерит наконец-то сказал это вслух, почти касаясь уха сестры губами и продолжая нависать над ней, практически прижимая к столу. — Всегда любил.
— И будешь любить, когда уйдёшь? Будешь любить, когда вернёшься? — она обнимала его за шею и тяжело дышала, с трудом разговаривая и двигаясь, но всё ещё пыталась добиться от него тех слов, которые хотела слышать больше всего.
— Да, — его дыхание почти обжигало её кожу, его руки заставляли её успокаиваться, когда он мягко поглаживал её по волосам. — Ты единственная женщина, которую я хочу любить. Единственная, которую я буду любить. Единственная женщина, которая когда-либо у меня будет. Я обещаю.
========== Подарок ==========
Сто шестьдесят девять. Ровно сто шестьдесят девять факелов можно было насчитать на поле, полном ярко-красных цветов памяти, неизвестно каким образом и для чего выращенных в Пустоте. Пожиратели времени, оказавшиеся здесь первыми, считали, что им нужно хотя бы одно упоминание о внешнем мире, который они оставили, а Имлериту казалось, что это было прекрасным местом для того, чтобы поздравить с днём рождения собственную сестру.
У него никогда не было ничего, что могло бы стать стоящим подарком для его маленькой и любимой Сироны, — в их родном мире вообще трудно было найти что-то, кроме пыли, книг и пустоты — но Лорд Заточения рассчитывал, что его скудной фантазии и силы их чувств друг к другу хватит, чтобы сделать этот день хоть немного особенным. На то, чтобы отыскать такое количество работоспособных факелов, у него ушло чуть больше двух дней, а для того, чтобы переместить все цветы в одно место — больше недели, и сейчас поляна выглядела приемлемо: достаточно красиво, чтобы удостоиться стать подарком для его юной леди, достаточно романтично, чтобы обозначить особенность их родственной связи.
— Подожди, — он остановил сестру, когда она чуть было не наступила на цветок, двигаясь вперед, и аккуратно снял повязку с её глаз. — Этого должно хватить.
Имлерит не был уверен в том, что это сможет в должной мере удивить Сирону, но искренне надеялся, что в свой день рождения она улыбнётся на несколько раз больше из-за его любви к этим цветам, огню и к ней.
— Ты сделал это? Для меня? — она улыбалась, протянув руку назад, крепко сжав ею ладонь своего брата, и с приоткрытыми губами всматривалась в пламя каждого горящего факела и каждого цветка, отражающего огненные блики. — Это самое красивое, что мне когда-либо приходилось видеть.
«Это самое красивое, что ей приходилось видеть», — ему нравились эти слова, и только за них он готов был терпеть всё, начиная от нескольких выговоров старших и заканчивая мантией, которую он прожёг одним из факелов сегодня утром. Её яркая улыбка, её сверкающие чёрные глаза, её маленькая ладонь, касавшаяся его руки, — всё это стоило миллионов и миллиардов неудобств. Триллионов.
В поле не было ничего, кроме поразительной яркости и красоты, и Сирона это знала. Для неё куда более важным было внимание собственного брата, возможность побыть с ним рядом тогда, когда вокруг не было никого, кто осуждал бы их странную связь и не позволял бы им даже смотреть друг на друга не так, как полагалось в их кругах. Здесь они были вдвоём, и за эти сто шестьдесят девять лет это был самый лучший и гармоничный день рождения на её памяти.
— Мы сможем остаться здесь до утра?
Они сидели на земле, Сирона устроилась между ногами брата, прижавшись спиной к его груди и пытаясь сплести из цветов памяти венок. Получалось у неё из рук вон плохо, когти то и дело лезли под руки, ломали стебли цветов, уничтожали лепестки, но она не сдавалась, пытаясь своими руками сделать подарок для Имлерита, день рождения которого уже несколько дней как прошёл. Он заслужил его ничуть не меньше, чем она, а у неё так и не получилось то, что она планировала.
— Если тебе этого хочется, — он уместил руки на её талии, крепче прижимая к себе, вдыхая едва уловимый запах её платиновых волос. — Если тебе захочется, мы можем провести здесь весь оставшийся месяц.
Она звонко засмеялась и вновь принялась за цветы, в порыве энтузиазма едва ли не задевая нос Имлерита своими рогами, а он постарался наклониться к ней ещё чуть ближе, чтобы подарить лёгкий, почти незаметный поцелуй в шею. Здесь не было и не должно было быть абсолютно никого — они могли заниматься всем, что только взбредёт в их светлые головы, но Лорд Заточения то и дело корил себя за то, что его мысли слишком часто сползают вовсе не туда, куда ему бы хотелось. Его сестра была увлечена чем-то по-настоящему невинным, а он заглядывался на длинный вырез с правой стороны её красной юбки, облизывал пересохшие губы, откидывая эти размышления и желания подальше, откладывая их хотя бы на несколько часов.
— Я хочу больше, чем месяц, — он не заметил того, как она закончила свой венок и извернулась, встав на колени, попытавшись достать до его макушки. — Я хочу всё время, которое можно для нас найти.
Его руки всё ещё лежали на её талии, а она наконец-то опустила цветочный венок ему на голову, создавая контраст с его волосами и рогами. Ей нужно было всё время, которое можно было найти в этой вселенной, а он мог дарить ей только эти секунды, чувствуя, как их холодные губы снова сливаются в поцелуе. Она была права, у них было слишком мало времени друг для друга, слишком мало возможностей чувствовать и оставаться рядом, слишком мало мест, где никто не упрекал их за эту порочную и противоестественную связь.
Имлерит прекрасно знал, что никакие брат и сестра не должны относиться друг к другу подобным образом, он и сам не один раз корил себя за то, что уже давно смотрит на Сирону как на женщину, которую любит, но если она смотрела на него в ответ точно так же, имело ли их кровное родство хоть какое-то значение? Они были влюблены, были близки как никогда и считались предназначенными друг другу почти что самой вселенной, разве этого было мало для того, чтобы посчитать все эти чувства, прикосновения и поцелуи нормальными? Этого было мало для того, чтобы он мог так же крепко прижимать её к себе в церемониальном зале, а не на богами забытой поляне в самом тёмном уголке Пустоты?