Мария действовала не думая, словно по чьей-то подсказке, однако быстрая ходьба по улицам несколько охладила ее пылающий лоб и оживила первые сомнения: что она скажет этим двум прежним друзьям своим? О чем их спросит? Как осмелится выразить те дикие подозрения, которые внезапно пробудились в ней? Ведь того нет.
Мария остановилась. Эта ряса, и кинжал, и безумие в помыслах… надо вернуться и немедля начать собираться в Россию. С чего она взяла, что нужна Симолину? Это лишь его добрая душа подсказывает обращаться к ней за помощью, чтобы она не чувствовала себя забытой, чтобы пребывала в заблуждении, будто способна хоть в малой степени заменить Корфа в защите интересов России, как часовой, вставший на смену убитого охранять границу своей страны. Смена караула! Она воспринимала теперь жизнь свою в Париже именно так, но не пора ли похоронить своих мертвецов и расстаться с романтическом бредом, с этими иллюзиями… опасными иллюзиями?
Мария вздрогнула, снова остановилась — и вдруг увидела Данилу, который, не узнав ее, только что торопливо прошел мимо, явно преследуя высокого человека, одетого во все черное. Да ведь это… Сильвестр!
Забыв сомнения, Мария повернулась — и поспешила за ними, опять, как и час назад, подгоняемая неким наитием, объяснения которому дать она не могла — да и не пыталась.
Сперва показалось, что Сильвестр спешит к дому графини д'Армонти, однако на бульварах он свернул в другую сторону, к улице Карусели. Смутное подозрение, мелькнувшее у Марии, превратилось в уверенность, когда Сильвестр, не сбавляя шага, вошел в скрытую зарослями потайную калитку дома, где три или даже четыре года назад по наущению Марии дрался на дуэли с бароном Корфом.
Данила прошмыгнул следом, а за ним, путаясь в траве и в полах своей длинной рясы, и францисканский монашек.
С изумлением Мария увидела, что дом по-прежнему необитаем. Возможно, давние слухи о таинственной даме укрепились с тех пор, как Мария пыталась изображать ее вон в том окошке. Вьющиеся розы не оставили на стенах даже малого просвета, так что они казались не сложенными из дикого камня, а сотканными из листьев и цветов. Окно тоже почти все оплела зелень. Вон там стояла Мария в тот день, стиснув платок, вся дрожа. И Сильвестр тоже стоял недвижим, глядя в окно, будто завороженный, а потом вдруг выхватил шпагу и вступил в яростный поединок — сам с собой? или с воспоминанием?
Мария выглядывала из-за дерева, не веря глазам. Ей чудилось, будто Сильвестр в точности повторял тот самый поединок с Корфом: резкое нападение, отступление, замешательство — и снова выпад, выпад, выпад…
Одержал ли он воображаемую победу, просто утомился ли, но вот опустил шпагу, замер — и вдруг, резко обернувшись, увидел Данилу, который не успел отпрянуть за угол, откуда наблюдал за этим подобием дуэли с прошлым.
Одним прыжком маркиз оказался рядом, схватил Данилу, гневно выкрикнув:
— Что тебе здесь нужно?! Ты шпионишь за мной?! Данила не оправдывался, не сопротивлялся: чуть откинув голову, смотрел на маркиза с такой ненавистью, что у того вдруг ослабли руки, он слегка оттолкнул Данилу и, отведя глаза, пробормотал:
— Прочь! Прочь поди! Не то…
— Не то — что? — громко и ясно проговорил Данила. — Что сделаете? Убьете и меня, как убили моего хозяина?
И оба враз оглянулись, пораженные коротким, болезненным звуком, раздавшимся из сада. Чей-то стон? Зов?..
Нет, это сойка — вон, выпорхнула из листвы, покружилась над деревьями, испуганно клича, да и полетела прочь.
Мария стояла, обессиленно прижавшись к стволу старой яблони, и неподвижными глазами смотрела в просветы между ветвей. Полно, да птица ли это кружит над садом? Или ее измученная душа вырвалась в крике отчаяния, покинула тело и мечется туда-сюда, взывая о мщении?..
Да нет, не может быть, Данила с ума сошел?
Голос Сильвестра заставил ее встрепенуться.
— А, верный русский пес? — Он отпустил Данилу и брезгливо отряхнул ладони. — Сейчас у вашего брата развязались языки. Да как ты смел сказать мне такое? Оскорбить меня гнусными подозрениями?
— Были подозрения, — кивнул Данила. — Я плохо видел тогда ваше лицо: огонь, дым, эта грязь, которой вы нарочно перепачкались… Я знал только, что уже видел вас прежде, но где? Не сразу вспомнил, решил, что с ума сошел. Знал, что вы любили мою госпожу, но разве это любовь, чтоб решиться на такое злодейство?! А вы отдалились от нее, вы скрывались. Я решил даже, что и она в заговоре с вами; следил и за нею. Но нет, слава Богу, она ничего не знала, на ней нет безвинной крови.
Данила говорил быстро, бессвязно, мешая русские и французские слова, Мария ждала, что маркиз вот-вот встрепенется, закричит: «Нет! Это ложь! Как ты смеешь?!» — однако Сильвестр стоял, свесив руки, безропотно выслушивая страшные обвинения, и лицо его было искажено не возмущением, а судорогой безмерного горя.
— Я следил, следил… И я утвердился в своих подозрениях, пока каждый день ходил за вами сперва на то место, где стоял дом Ревейона, а потом сюда, на улицу Карусели — я знаю, что здесь была у вас дуэль с господином бароном! — и видел, как вы сражаетесь, сражаетесь с его призраком, словно молите его о прощении… или об отмщении?
Сильвестр закрыл лицо руками, согнулся, побежал куда-то, да наткнулся на стену, стал… а когда выпрямился и открыл лицо, на нем было прежнее гневливое выражение.
— Я благодарен тебе, — сказал он негромко, поднимая с брусчатки брошенную шпагу и задумчиво сгибая тонкий клинок. — Твои холопские рассуждения помогли мне посмотреть на себя со стороны и понять, что я вел себя как трус и глупец.
Данила вгляделся в него испытующе.
— Во все века мужчины сражались из-за женщины и уничтожали своих соперников. Чем я хуже?
— Да вы же убили его подло, предательски. Вы якшались с чернью, с преступниками. Он был связан, когда вы стреляли в него! — У Данилы перехватило горло, но он тут же справился с собой. — Вы не осмелились сделать это в честном бою, у вас не хватило храбрости, потому что нет чести! — вскричал он, и тут Сильвестр бросился вперед, выставив шпагу, с криком:
— Не хватило тогда — хватит сейчас! Я раздавлю тебя как червя!
Данила едва успел отскочить, сорвал свой плащ, выхватив из-под него небольшую шпагу, и стал в позицию с проворством мерина, вздумавшего состязаться с липицианским жеребцом в показе фигур Ксенофонтовой «Школы верховой езды», которым обучают самых породистых коней только в Испанской школе выездки, в Вене.
Он был обречен и своей неловкостью, и этой шпажонкой, бывшей по меньшей мере на десять дюймов короче шпаги Сильвестра, и той яростью, которая ослепляла его и лишала удары меткости, в то время как Сильвестр кружил вокруг него, как оса. В одно мгновение шпага Данилы была вырвана из его рук и покатилась, стуча гардой по камням, а Сильвестр нацелил смертоносное острие клинка прямо в сердце безоружному противнику.
— Думаешь, убив меня, ты перестанешь быть убийцей? — прохрипел Данила, но Сильвестр едва ли расслышал эти отчаянные бесстрашные слова: за спиною Данилы он заметил какое-то движение. Высокая фигура в коричневом плаще взмахнула рукой коротко, пронзительно свистнул воздух… и Сильвестр схватился за горло, в последнем усилии жизни пытаясь вырвать пронзивший ему горло стилет. Но так и не успел.
Тот час, который Мария провела возле тела убитого Сильвестра, пока Данила по ее приказу бегал за каретой, не был отягощен печальными воспоминаниями. Мария хорошо умела забывать, когда хотела забыть! Сильвестр давно умер в ее сердце, а то новое, что она узнала сегодня о нем, уничтожило всякую возможность раскаяния. Это была справедливая месть; Мария не сомневалась, что именно высшая справедливость столкнула ее сегодня с Данилою и Сильвестром, вложила в ее руку стилет, придала меткость броску. Сейчас она только пыталась понять, какова могла быть роль Гизеллы в заговоре против Корфа, поставить все точки над i. Определенно, сделал здесь свое дело и знаменитый романист… Он просто-напросто разыграл, как по нотам, страницу своего романа. Хотелось бы знать, кто подложил Марии книгу со страшной закладкой: Данила клялся и божился, что он тут ни при чем, и Мария ему полностью поверила: кончилось для них с Данилой время подозрений и недомолвок!