Получается, она обладала редкостной, сказочной способностью видеть в темноте?! Ох, недаром брат Алешка называл ее Кошкин Глазок! Глаза у Маши были вообще-то светло-карие, но изредка, в минуты сильного волнения, правый темнел почти до черноты, а левый, наоборот, высветлялся до поистине кошачьего желто-зеленого цвета, и в детстве Алешка иногда нарочно старался раздразнить сестру, чтобы увидеть это волшебное преображение ее глаз. Однако никогда раньше Маша не замечала за собой каких-то сверхъестественных свойств, и, верно, ее «ночное зрение» проявило себя лишь в минуту крайней опасности. Что ж, очень вовремя!
Маша огляделась. Она уже давно слышала легкое журчание, а теперь увидела, что из стены, вернее, из пасти каменного льва, чья голова украшала стену, сочится тоненький ручеек. Маша бросилась туда и с наслаждением напилась.
Итак, смерть от жажды ей, по крайней мере, не грозила! Это открытие укрепило ее бодрость, однако вода была ледяная, и новый приступ дрожи пронизал Машу до костей. Она принялась быстро ходить вдоль стен, чтобы согреться, а главное — чтобы получше оглядеть место своего заточения, но сколько ни металась туда-сюда, не нашла даже признаков окон, дверей или хоть каких-то отверстий, сквозь которые можно было сюда попасть. Ей пришло на ум, что львиная голова может быть не только источником, но и своеобразным ключом для какого-то потайного отверстия. Маша со всем возможным тщанием обследовала и ощупала голову, но ничто нигде не щелкнуло, не заскрипело, не повернулось, поэтому, поразмыслив, она решила, что либо сокровенная дверь отворяется снаружи, либо вход в темницу там, где Маша очнулась, — в сыром и низком склепе. Вполне возможно также, что из склепа есть еще один ход — там и таится дверь.
Маша покачала головой. По всему выходило, что ей придется снова возвращаться в низенький коридорчик, чтобы обследовать его. Пусть даже дверь будет заперта и Маша не сможет ее отпереть, она непременно хотела знать, где находится путь на волю!
Тут, ни с того, ни с сего, вспомнилась история, которую услышала она в какой-то немецкой корчме от бродячего сказочника. Был он родом лужичанин [91], а потому все его прибаски были по-славянски таинственными и необъяснимо жуткими. От него-то и узнала Маша о духах Вусмужских и Любицких гор, которые раз в год отворяли свои горные чертоги и впускали туда всякого, кто хотел войти, — однако выйти уже было не столь просто! Лужичанин рассказывал о некой бедной женщине, которая помогла предводителю духов отыскать его заветный, волшебный перстень, и за то позвал он ее в пещеру, едва на Любицкой башне пробьет полночь, посулив золота, сколько сможет унести. На беду, женщина пришла с маленьким сыном…
Духи крепко спали, никакой опасности не было. Посадив мальчика на стол, женщина разостлала передник, насыпала в него золота и набила им карманы. Но тащить мальчика и передник с золотом ей было не под силу, потому она понесла золото из пещеры, решив потом воротиться за сыном. Но едва она вышла, как раздался скрежет, грохот, и женщина, обернувшись, увидала скалу, сомкнувшуюся так плотно, что не было видно ни расщелины, ни даже малой трещинки.
От ужаса бедняжка лишилась чувств. Когда же пришла в себя, то начала кричать и плакать и, бросившись на колени, молила Бога возвратить ей сыночка, но Бог был глух к ее мольбам — скала не открывалась.
Уже и деньги не тешили бедную женщину! Бегала она как потерянная и у всех просила совета, но никто не знал, что делать. И только один мудрый старец присоветовал ей прийти ровно через год опять на Любицкую гору и ждать, когда откроется скала.
Легко себе представить, как долог показался этот год бедной матери! Еще целая неделя оставалась до срока, а она уже стояла у скалы, не спуская с нее глаз. И вот в заветную ночь, только что пробило на Любицкой башне двенадцать часов, как скала открылась — и женщина с радостным криком бросилась внутрь.
О счастье! Сыночек ее сидел на скале и играл с золотыми яблоками.
Схватив ребенка, женщина кинулась бежать и бежала, не переводя дух, пока не добралась до родной деревни, и больше никогда ни она сама, ни сын ее даже близко не подходили к Любицким скалам!
Столь некстати вспомнилась эта страшная сказка, что Маша даже приуныла слегка. А вдруг и ее темница отворяется?.. Ну, не раз в год, а лишь чуть-чуть чаще? Что, если Машу бросили сюда без намерения выпустить, желая уморить лютой смертью? Нет, вряд ли. Тогда гораздо проще было бы убить ее в лесу, но уж никак не везти сюда в карете!
Едва к Маше пришла сия успокоительная мысль, как произошло нечто, и вовсе развеявшее ее сомнение: издалека донеслось металлическое лязганье и грохот — похоже было, словно снимали тяжелые засовы и с трудом отворяли отсыревшую дверь!
Первым побуждением Маши было кинуться туда, к выходу, но она окоротила себя и только перебежала поближе к тесному коридорчику. Слышались медленные шаги… глухое ворчание: пришедший, верно, не обнаружил узницы там, где бросил ее бесчувственное тело, и злобно недоумевал.
— Эй! Ты где?! — послышался вопль, более похожий на звериный рев.
Маша невольно задрожала, но ненависть к этому рыкающему чудовищу, которое так люто покусилось на ее свободу, взяла верх над страхом и вернула ей отвагу.
На черных каменных стенах замелькали слабые отсветы — тюремщик, верно, шел с факелом, и Маша торопливо заслонила лицо рукавом, опасаясь, чтобы яркий свет не ослепил ее и не лишил чудесного «ночного зрения».
Было очень трудно сдержать нетерпение, но все-таки Маша, замерев в углу, выждала миг, когда тюремщик выбрался из склепа в зал, с трудом распрямился и сделал несколько шагов, освещая факелом углы и пытаясь отыскать затаившуюся пленницу. Он тяжело, запаленно дышал, а потому не расслышал, как за его спиной легкая тень метнулась в коридорчик и беззвучно, чуть касаясь ногами пола, понеслась по нему. Приходилось все время помнить об угрожающе низком своде, а потому Маша бежала, пригнувшись, не столь быстро, как хотелось, однако скоро коридорчик кончился, и она очутилась в зале, всем похожим на первый — даже скамья стояла в углу, точь-в-точь как там! — однако вместо львиной морды в стене зияло отверстие.
Дверь! Открытая дверь!
Маша устремилась туда, как стрела, пущенная в мишень. И сердце ее едва не разорвалось от неожиданности и горя, когда чьи-то руки вдруг схватили ее так крепко, что шевельнуться было невозможно, и звонкий молодой голос насмешливо произнес:
91
Лужичане (лужицкие сербы, венды, полабские славяне) населяли до Х в. область на юго-востоке Германии (в районе Дрездена), но были завоеваны германскими феодалами. Утратив самостоятельность, сохранили, однако, славянский язык и культуру.